Глеб Шульпяков - Цунами. Дневник сиамского двойника

И наша островная жизнь началась. Я быстро потерял счет рассветам, стремительным закатам. Густые, как борода, ночи сменялись полуденным пеклом, от которого становятся прозрачными камни. И снова падала ночь, как театральный задник.

По утрам я подолгу плавал вдоль рифа, а она бродила по берегу и собирала раковины. На второй день взяли мотороллер с лысыми протекторами и заправили бак розовым топливом, который разливала из прозрачных баллонов девочка. В похожих банках, с краником, у нас в детстве торговали соком.

«Странно думать об этом здесь, в Таиланде».

Движение на острове, как и по всей стране, было левосторонним. Чтобы напугать ее, мне нравилось то и дело выскакивать на встречную. Тогда она била меня кулаком в спину и даже кусала. Я притормаживал, и она прижималась грудью. На одном из поворотов мы просто съезжали на обочину. Мы падали в азиатские камыши, в розовую пыль. Ее кожа была горячей, влажной. Она пахла бензином и жареными бананами. А где-то рядом, совсем близко, шли машины.

Однажды в горах, куда мы заехали по серпантину, мы наткнулись на руины монастыря. Белесые ступы, каменные лестницы. На скале раскрашенная будка-часовня, продуваемая через окна горячим ветром.

Я уселся перед Буддой, зажег палочки. Дым потянулся к выходу, заиграл в лучах. Скрипнул на ветру и закрылся красный ставень.

«О чем они думают – сидя перед ним?»

«Жалуются? И если просят – на что надеются?»

Лицо Будды было гладким, даже пухлым. Я заглянул под набрякшие веки. Все вокруг, большое и малое – дым от палочки и голос жены снаружи – то, как скрипят деревянные створки – все, что случилось в прошлом и произойдет со мной дальше, складывалось в картину, где нет места просьбам или жалобам. И от сознания этой мысли на сердце легко и тревожно.

– Английское имя, фамилии нет!

За черным камнем она отыскала могилу, небольшую известняковую ступу. Присела на корточки. По датам выходило, что парень приехал на остров в шестидесятых, да так на нем и остался. Просто исчез из прежней жизни, и за двадцать лет фамилия ему так и не понадобилась. Никто просто не спрашивал его об этом.

Ближе к вечеру загорали нагишом среди коряг, и начиналась еще одна жизнь, которых в одном дне умещалось несколько, как матрешек. Она лениво переворачивалась, подставляя под солнце белесые подмышки. Не поднимая головы, запускала руку под полотенце. А потом просто отбрасывала его.

Когда темнело, покупали ром и сигареты и большие бутылки с колой. Сидели на веранде, которая висела на боку нашей хижины, как люлька.

– Помнишь, он все твердил: рай, рай?

Я вспоминал попутчика из Ашхабада.

– Ром и девки, мечта шахида – вот что…

Ее улыбка блестела в темноте.

– А рай – это когда пространство убивает время.

– Просто съедает его, как гусеница.

Здесь жили в основном тихие европейские люди под сорок – как и мы, парами. Целыми днями лежали на помосте, молча уткнувшись в «Код да Винчи» или «Кафку на пляже». Только по оставленным на досках книгам можно было понять, кто откуда. Вечерами курили марихуану, тихо разговаривали на верандах. Складывали из ракушек мандалы или строили пирамиды. Купались редко, ели мало. Алкоголь популярностью не пользовался, пляжный бар стоял на отшибе пустым. Только мы в нем, по правде сказать, и отсиживались. Правда, однажды сонную жизнь нашего лагеря все-таки потревожили. Это был невысокий сутулый француз, новоприбывший. Головастый и худой, он был похож на крупное насекомое и суетился, перетаскивая вещи. За ним равнодушно плелась тайская девушка с густой черной гривой. Судя по всему, он привез ее из Бангкока, где взять девушку на неделю недорого стоило.

С появлением этой парочки на помосте сразу наметилось оживление. Даже пара «голубых» шведов и та оторвалась друг от друга. Девушка сразу бросила француза и ушла на кухню к хозяйке. Болтая, обе презрительно смотрели, как тот аккуратно вытряхивает циновки и расставляет на веранде стулья. Подносит к хищному носу какие-то тряпицы. Наконец он закончил и влез к нам на помост. Глядя в пол, позвал девушку в дом. Она хотела поболтать еще и театрально сопротивлялась, даже заламывала руки. Он зло потащил ее, а наши, как по команде, уткнулись в свои книжечки.

Я встретил его ночью в баре. Француз пил виски, прихлебывая через раз пиво, и угрюмо пялился на экран, где танцевали девушки в мокрых шортах. Голос его спутницы снова доносился с кухни. Каждый раз, когда на берег долетал ее хохот, он отворачивался к морю. Мне стало его жалко. Магометанский рай, который он, наверное, целый год рисовал в воображении, превратился в ад. Глядя на перекошенное лицо, я видел, что он страдает.

– Мишель. – Он пожал руку и снова уткнулся в рюмку. А больше говорить было не о чем.

Через пару дней, разбитый и какой-то потерянный, француз съехал. На помосте снова воцарилось сонное спокойствие. Снова потянулись дни за днями, и время, растворившись в пейзаже, снова остановилось. Прожитые сутки сохранялись в памяти в виде картинок, одной или двух, не больше. Этого было достаточно.

Наблюдая за женой, я видел, что роль, которая ей досталась здесь, полностью совпала с ожиданиями. Трещины и зазоры, которые еще оставались между нами, заполнял здешний свет; не оставляя следов, он просто размешивал нас друг в друге. Она стала уступчивой, мягкой. Перестала пререкаться и вредничать, из инициатив проявляла только любовную. Ходила за мной по пятам, только утром исчезала до завтрака. И я, заплывая к рифу, видел, как она бродит по поселку и снимает на камеру все без разбора.

Пару раз я заводил разговор о том, что неплохо бы достать покурить.

– Что значит «execution»? – На всякий случай она раскрыла путеводитель на странице про наркотики. – В каком смысле тут написано?

Я сделал вид, что не слышу, и выкатил мотороллер. В любом случае на мелкие дозы полиция смотрела тут сквозь пальцы. По словам Сверчка, толковый гашиш продавали в баре с незатейливым названием «Fanta Beach». Судя по карте, поселок находился на противоположной, западной, оконечности острова.

Через двадцать минут мы были на месте. Пляжный бар пустовал, бунгало впотьмах вообще не видно. Она села за столик, а я подошел к стойке.

– Ганжа! – показал чернокожему бармену, как учил Сверчок.

– Сколько? – тот весело откликнулся.

Я вынул из кармана купюру.

Парень достал трубку, что-то тихо буркнул.

– Нужно подождать.

В его глазах отражались фонарики, уменьшенные до цветных точек. Я кивнул и заказал пару колы. Мы устроились на лежаках у моря, едва дышавшего в густой темноте. Вскоре за пальмами протарахтел и заглох мотор. В баре произошло едва заметное движение. Черный, вихляя бедрами, шел к нам.