Глеб Шульпяков - Цунами. Дневник сиамского двойника

– Мы что, вселимся в первый курятник?

– Тут все гостиницы примерно одинаковы. – Он оказался терпеливым, наш спутник. – Не «Шератон», конечно, но за семь долларов сгодится. Вам ведь пару дней перекантоваться?

Она устроилась в холле, нога на ногу.

– Тем более перед вратами рая?

Мы пожали руки, он театрально поклонился в сторону кресел. Жена изобразила улыбку из пьесы Моэма «Круг» и помахала в ответ невидимой теннисной ракеткой.

Я отнес чемодан к лифту.

Через полгода после свадьбы мы поехали в Париж. В начале девяностых этот город казался пределом мечтаний, поездка стоила баснословных денег, но в подвале со вспученным линолеумом, где помещалось агентство, название «Тур для влюбленных» оказывало магическое действие, и я купил его.

На путевку ушел гонорар за пьесу, из отчислений впритык хватало на карманные расходы. Это был наш первый выезд за границу, хотя она снималась в Югославии и преимущества не скрывала. Поругались мы еще в Москве – накричала на меня из-за таможенных бумажек. Я швырнул ручку, сел на чемоданы. Высунув, как школьница, язык, она заполнила самостоятельно, однако на контроле оказалось, что декларации не нужны вообще. Теперь торжествовал я, а она купила виски и стала пить прямо из горлышка. Свою первую в жизни кружку «Гиннеса» я опустошил махом, не разобрав вкуса.

Встретились в салоне. Она безразлично смотрела в иллюминатор – и вдруг расплакалась. Я неловко, через кресло, обнял ее. Решили ни при каких обстоятельствах больше не ссориться.

Она освоилась в Париже за сутки, как будто всю жизнь провела здесь. С удивлением и восхищением я смотрел, как легко она протягивает чаевые, как едва заметно кивает портье, как изучает меню, не глядя на цены. На светофорах не суетилась, переходила шумные улицы, рассеянно глядя вдаль, как будто это пляж, а не Елисейские Поля. В сущности, она повторяла то, что видела в кафе и на улицах. Перенимала, и если где пережимала, то немного – буквально на секунду, на сантиметр. Что касается меня, то ампирные фасады и бульвары, до боли знакомые по картинам из Пушкинского музея, и вся эта непрожеванная лепнина вызывали во мне чувство разочарования, как будто вместо реального города, который столько лет жил в моем воображении, мне досталась подделка.

В ответ на мои попытки отсидеться в номере жена делала страшные глаза и опускала руки. Бросала путеводитель в кресло:

«Ты что, отпустишь меня одну?»

Как будто за окном лежал средневековый Каир или Константинополь.

Ей нужен был зритель, тот, кто сможет оценить перевоплощение, и мы шли по музеям, покупали билеты в оперу, посещали кладбища, похожие на лежбища морских котиков. А в ночь перед отъездом поднялись, наконец, на Монмартр.

Мы бесцельно бродили по мокрой брусчатке, пока не вышли на крошечную, размером с прихожую, площадь. Вывеска, деревья в решетках, купола-груши – я сразу узнал это место. Ну да, вспомнил художественную школу и как сидел в музеях с планшетом.

«Да не тяни ты, ради бога! – Она стала бренчать в кармане мелочью. – Что за манера?»

Я стал рассказывать.

«Однажды нам дали задание нарисовать городской пейзаж, – я начертил в воздухе рамку. – Любой, на выбор. По композиции. А у меня была одна открытка, кто-то подарил или выменял – не помню. И я решил сделать копию. Большую копию маслом, на картоне. Ну, потому что действительно нравилась».

На колокольне звякнули часы. Я дотронулся до дерева, но пальцы не умещались в трещинах.

«Ни автора, ни города я не знал, подпись-то на обороте нерусская. Но домики, черепица. Ставни! В ней была магия, то, что притягивало. Мы ведь дальше Сочи и Ленинграда нигде не были. Ни родители мои, ни я. Не предполагалось, что наш человек что-то из Европы увидит. А тут вывески, мансарды, купола. Марсианский, в сущности, пейзаж. Окошко в другую реальность, где для тебя место не предусмотрено».

Она опустила глаза.

«Тогда я скопировал каждый кирпич, каждую складку на занавесках. Все трещины на штукатурке. Решетки, трубы, карнизы».

Я развернул ее лицом к площади, обнял и притянул к себе.

«На открытке был ресторан, – сказал я. – Вот он».

Ее волосы пахли каштанами, она распрямила плечи.

«Я представлял себе, что живу под этой крышей, а по вечерам спускаюсь по винтовой лестнице. Лестница почему-то должна быть обязательно винтовой, железной. Выхожу на террасу, сажусь под тентом, еду какую-то заказываю. И жду, когда спустится она».

Она толкнула меня спиной:

«Кто?»

«Мне нравилась одна, из кино, – маленькая актриса, девочка. С ней я тут и поселился. Потом поднимались, ложились».

«И?»

Она поворачивала лицо ко мне.

«В том-то и дело, что на «дальше» у меня фантазии не хватало. Все застывало, стоп- кадр. Полная темнота».

В сумерках снова ударил колокол. На стене, одна за другой, вспыхнули буквы. Откинув голову, она попыталась найти мои губы. Неловко поцеловала в подбородок.

«Ты голоден?»

Я пожал плечами.

«А я хочу есть».

Мы перешли площадь и сели под полосатым тентом.

«Я все закажу сама, будет вкусно. И, пожалуйста, не думай о деньгах».

Действительно, ничего похожего я не пробовал. Крабы, улитки. Дичь какая-то с хвощами. Сырое мясо. Официант подносил бутылки, и она снисходительно разрешала налить. Отпивала, кивала. Во время ужина меня не покидало ощущение, что мы по ошибке влезли в незнакомые декорации, вышли на сцену во время спектакля. Что все вокруг – это декорация, и она развалится, стоит ткнуть пальцем. И что если это реальность, то мы – призраки.

Расплатились из денег, отложенных на пальто или сапоги, сейчас не помню. Молча спускались вниз. Она что-то напевала, а я почти физически ощущал, насколько мы чужие в этом городе, насколько условно, призрачно все, что нас окружает.

Что чувствовала она, я не спрашивал.

По-моему, она была счастлива.

Всю ночь в коридоре хлопали двери, доносился смех, даже бренчали на гитаре. Потом тихо лопотали женские голоса, кто-то волоком что-то потащил (сквозь сон казалось, трупы) – и они цеплялись невидимыми пальцами за косяки и ступени. А утром, когда я, наконец, задремал, вступила фреза, и комната наполнилась ее железным скрежетом.

Мокрый от пота, я сел в кровати и включил телевизор. С экрана зачастила, не снимая улыбки, девушка; замелькали рухнувшие кровли европейских городов; опоры электролиний и занесенные снегом автострады.

В услугах отеля значился «завтрак в номер», но она покачала головой и молча оделась. Сели на веранде у фонтана, в котором плавала похожая на крысу рыба.

– Как в деревне. – После кофе она повеселела, постучала по дощатой стенке, отделявшей нас от Бангкока.

В утреннем городе стрекотали стаи невидимых мотоциклов, истошно выла сирена, щелкали по голым пяткам тысячи шлепанцев. Речь – тайская, английская, русская. В гул, который висел над городом, вплетались домашние звуки: звон посуды и колокольчиков, шипение масла на сковородке, шарканье ложки по стенкам. Слышно было даже швейную машинку.