Борис Горзев - Убить цензора! Повести от первого лица (сборник)

Да, хорошей получилась свадьба, торжественной, но не шумной, даже почти спокойной. Ну а как иначе, если за столом одни эстонцы (кроме двух русских – отца невесты и ее жениха)? А эстонцы, как известно, люди воспитанные, не слишком эмоциональные. И Сергею это нравилось – то, что свадьба вот такая.

Он смотрел на свою прекрасную невесту (то есть уже жену, если по-христиански), смотрел на гостей и замечал, что они частенько с неким любопытством поглядывают на Федора Ивановича. И Сергей догадывался почему. Несомненно, думал он, это тэди рассказала им, приглашенным ею своим знакомым и соседям на дому, что это – тот самый русский оккупант, который в 44-м спас ее семью от Сибири, а потом увез молодую сестру тэди в Москву, там женился на ней, у них родилась дочка, наша чудесная Агне, лютеранка, которая и решила венчаться в нашем храме. Наша Агне – вон она с женихом и с отцом, то есть этим нашим спасителем. Вот такой оккупант, такая любовь, а любовь – она от Бога и Святой Девы, которым, в отличие от людей, безразлично, кто ты есть и откуда родом.

Вот на этом, если помнить, о чем мы говорили в начале нашей истории, на этом и поставим точку – на венчании и свадьбе. Потому что дальнейшее – это уже совсем другое, что читателя волнует почему-то меньше. Ведь всякая жизнь после брака похожа одна на другую, а вот их начало у всех интересно по-своему. Вот и у наших героев вышло так – интересно и по-своему.

Когда он появился в нашем третьем классе, его усадили за стоявшую передо мной парту, справа, и, вскидывая голову, мне приходилось как бы отстёгивать его из кадра, однако этот молчаливый персонаж продолжал постоянно присутствовать в реальном кино моей жизни.

Этой весной всё вышло поздно. Поздно случились последние заморозки, почти в конце марта, поздно отбаловали холодные ветра. И хотя еще в середине марта прилетели передовые грачи и жаворонки, да не тут-то было: кругом снега.

Однако вскоре все-таки появились первые проталины, но не в лесу, а возле оттаявших дорог в полях. Вот тогда-то и пошел большой перелет: уже не передовые, а основные отряды весенних птиц. Большие стаи летели – с солидными, гортанными криками «крра». Они чернели на фоне мутной голубизны ломкого неба. Значит, все-таки весна.

А снег лежал долго, особенно в лесу меж стволами, в оврагах и низинах, по берегам ручьев, звук которых был слышен, но сами они еще невидимы. Однако всё бухло, бухло, под ногами уже проваливалось, на снегу чернели упавшие ветки, шишки, обрывки сосновой коры, и постепенно снег становился крапчатым, низким, осевшим, тяжелым, он набухал водою, напитывался ею и медленно таял. Воздух был полон влагой и запахом сырой земли. Земля уже пахла, а это означало, что скоро придет пёрло.

Да, Андрей так и сказал, втянув носом воздух: «Поздно нынче, эта весна поздно, но уже пёрло». Я не понял, и он пояснил: «Пёрло – это понятие такое. Значит, пошло-поехало, уже не остановишь никаким заморозком. Так и называется – пёрло. Существительное такое, наше, природное, свойское, однако ж всем понятное, – и повторил со вкусом: – Пёрло, существительное! – потом добавил: – Теперь набух пойдет».

Ну, тут я догадался – про набух.

Через два дня мы собрались на ручей за дальней просекой, и Андрей притащил мне из сеней бахилы. Он называл их броднями. «И что? – покачал головой. – Ну бродни, а можно и болотники, это в какой местности как принято. Ты надевай, короче, пригодится, воды много».

Я надел бродни поверх ботинок, надел Андрееву куртку с капюшоном, и мы вышли из дома, а точнее, из избы, хотя это каменка, а не сруб. Каменка была с большой печью, которая служила не только для обогрева, но и для уютного сиденья возле заслонки, а готовил Андрей на газовой плите от баллонов.

В тот день особенно остро пахло – снегом, сырой землей от проталин. Мы шли, и Андрей говорил:

– А никуда оно не денется! Как равноденствие свершилось, так уже никуда. Нынче какой год? Високосный. А в високосные года равноденствие приходится на 21 марта, если помнишь. Ну весеннее равноденствие, само собой. Это значит, солнце уже пересекло небесный экватор. И прикатилось из южного полушария в наше, северное. Это у них, которые ходят вверх ногами, всё наоборот: у них мартовское равноденствие считается осенним, а то, которое в сентябре, – весенним. Представляешь, поэт? Вот так-то. Одна земля, а всё наоборот, так и эдак. Почему? Одни верят, другие знают. И не желают понимать друг друга, а иногда и глотку готовы перегрызть чужаку. Да? Именно. Скажи спасибо, в одном мы схожи: когда равноденствие, то для всех человеков по всей планете день равен ночи. Ну так везде, кроме полюсов вообще-то, но на них, слава богу, никто не живет. Однако забавно, да?

– Что забавно? – спросил я машинально, поскольку больше следил за своими ногами, чтобы попадать в след Андрея, шедшего впереди по снежнику.

– Забавно то, что дурь большая в людях, поэт. Ты с этим тезисом согласен?

Наконец вот и просека. Куда она ведет, я, понятно, не знал, но Андрей сказал, что стоявшие на ней столбы ЛЭП тянутся на какую-то секретную станцию – может, атомную, может, не атомную, а просто секретную, то есть такую, про которую никому знать не положено. А еще секрет в том, что никто за этой ЛЭП не следит и тут не бывает. Поставили – и стоит себе. То ли идет по ней ток, то ли нет. Неизвестно. А когда неизвестность, то и тайна.

Просека довольно узкая, но все-таки после леса тут – пространство. Нечто уходящее в никуда. На проводах обосновалось несколько сорок. Сидят молча – кажется, думают.

– Во-во, красавицы черно-белые! – кивнул на них Андрей. – Умницы и хитрюги. Никуда не улетают, живут оседло. Умом пищу добывают. И очень верные – выберут пару, и до конца. А густых лесов избегают, простор любят, чтоб не запутаться крыльями и большим хвостом. Поэтому гнезда строят на окраинах лесов или вот как здесь, невдалеке от просеки. А еще – интимная деталь, слушай. Женихуются они, то есть выбирают пару, еще на первом году жизни, а вот приступают к спариванию только в два года. Во как! Целый год живут вместе – и ни-ни. А уж потом – интим и постройка гнезда. Интересно, да? Вот так бы и у людей!.. Нет, у людей всё начинается с секса, особенно в наше время. Хотя бывают исключения, да.

Тут, помянув про исключения, он резко замолк, я догадался почему, и дальше мы шли, уже не переговариваясь.

Пересекли просеку, углубились в заснеженный лес. Осины, ели, опять осины, всякие кустарники, а там, где повыше, сосны. Вот и овраг, по дну которого тот самый ручей, который мне хотел показать Андрей. Хотя овраг более походил на ложбину, узкую, длинную, медленно поворачивающую туда-сюда. Ручей внизу быстрый, говорливый, то широкий, то совсем узкий, в некоторых местах и перепрыгнуть можно. Чернеет освободившаяся водица между полосами снега на берегах. Чернеет, и не то что говорит-журчит, а поёт. Но на одной ноте. А если в воду упала крепкая ветка, то поет на двух или трех нотах, потому что один поток огибает эту ветку, а другой ее перепрыгивает.