Борис Горзев - Убить цензора! Повести от первого лица (сборник)

Мы и поехали. С Киевского вокзала, как сейчас помню. Поехали, облюбовали местечко в лесу, и там ласкали друг друга уже почти по полной программе, но вот чтобы лишить друг друга невинности, не вышло: моя красавица мне не позволила. Да, вот такие тогда водились красавицы на нашем свете… «Ну, может быть, в следующее воскресенье позволит?» – пришла мне в голову естественная мысль.

И вот оно, следующее. Мы пришли на то самое наше место в лесу, будучи уверенными, что нас никто не побеспокоит, ибо дачный поселок был за железной дорогой, а тут полная глухомань. Из Москвы я захватил с собой одеяльце, завернув его в газеты и уложив в авоську. Теперь извлек, расстелил на травке между елочками, и мы легли на него. Через полчасика моя девушка даже сняла кофточку с лифчиком и подтянула к поясу юбку, но главного мы еще не сделали, хотя я чувствовал, что это случится сейчас, сейчас. Я лежал на ней, почти потеряв голову, и тут меня кто-то треснул по голому заду. Моя девушка вскрикнула, а я сел. В метре от нас – мужик лет тридцати, одет по-деревенски, морда очень серьезная.

– Надень трусы, парень! – сказал, как приказал. – И марш за мной!

Я испугался. Очень испугался. Сердце затукало часто-часто, и судорожные глотки пошли. А чего я испугался? Вам этого не понять: тогда было другое время. В то время тискать девушку или заниматься с ней любовью в кустах или в лесу было не то что неприлично – за такое могли объявить выговор, исключить из комсомола, а меня могли с позором отчислить с моих командирских курсов. Вот так-то!

Я натянул трусы, брюки и, оставив мою притихшую, насмерть испуганную девушку, пошел за тем мужиком. Он углубился в лес на десяток метров, повернулся ко мне и проговорил тихо, но твердо:

– Заявить в милицию или денег дашь? Поселковый милиционер близко, по станции сейчас прогуливается. Понял?

– Понял, – прошептал я, борясь с дыханьем. – Не надо заявлять.

– Ладно, не буду, скажи спасибо. Но тогда деньги давай.

Не помню, сколько было у меня в кармане. Мало, конечно. Но я всё ему отдал. Только потом до меня дошло, что на обратную электричку теперь ни копья. Это до меня дошло, когда мужик сразу ушел скорым шагом по направлению к поселку, а я поплелся к оставленной девушке.

Она так и сидела на моем одеяльце, вся сжавшаяся. Когда я подошел, подняла голову, спросила:

– И что?

– Всё в порядке, – успокоил я ее. – Он никому не расскажет, я ему денег дал.

И тут от ее испуга и растерянности не осталось и следа. Она расширила глаза и произнесла с негодованием:

– Ты ему дал деньги? Дал деньги? За что? Ты? Дал?

Она резко поднялась, одернула юбку (кофточка была уже одета) и повторила:

– Ты дал? Ты?

И во мне опять что-то крутанулось. Я вдруг ясно понял, кто есть кто. Он, мужик, – гад, я – трус, а она, девушка, – молодец. А трус я еще и потому, что не только гада испугался, но и девушку предал, бросил одну, пошел откупаться. Это осознание собственной низости буквально взорвало меня. Я опять потерял голову – но если тогда от страха, то теперь от жуткой, просто животной злобы. Прямо бешенство какое-то!

Ни слова не говоря, я побежал за тем мужиком. Но вот что странно: я потерял голову, но в то же время она трезво работала, однако в одном направлении – отмщения, мести. На бегу я выискивал на земле подходящее полено, или камень, или сучковатую большую ветку – в общем, что-то такое, что могло бы стать орудием мести. Или убийства, мне было все равно.

Я нашел это орудие. Короткое, но тяжелое бревно, часть поваленного ствола, да еще с сучками. Закинул на плечо – и вперед.

Мне повезло. Того мужика я догнал еще до станции, то есть там, где был лес, хотя между стволами уже проглядывалось полотно железной дороги. Он почти не успел обернуться, а я с размаху ухнул ему бревном по башке. Он застонал, медленно согнулся и осел. И я ударил еще раз, в то же место, по затылку. Он упал, завалился на бок. Я повернул его лицом к земле и ударил опять. Потом еще. Он совершенно затих. А я холодно раздумывал, ударить еще или нет. Ударил. Опять по голове, по затылку. Потом отбросил бревно и пошел прочь. Про деньги и не вспомнил. Прочь, прочь. А куда? На станцию. И про девушку забыл… Это я про то, как тогда работала моя голова. Никак. Это был психоз? Или реактивное состояние? Помрачение? Не знаю.

Тогда я не знал, не понимал. Зато понял много позднее, всё понял, про себя, свою суть. И знаешь, Сергей, благодаря чему понял? Вернее, благодаря кому? Вон ей, Агнешке. Ты слышишь меня, сонная дщерь? Да-да, благодаря тебе! Сейчас объясню, и это уже не про секс, так что можешь не держать ухо востро.

Однажды я приехал домой в Москву и на моем-твоем письменном столе случайно обнаружил кучку листков, исписанных твоей, дочура, рукой. Конечно, я и не думал их читать – просто отложил в сторону, но мой взгляд случайно выделил там одно слово – «Фрейд». Я понял, что тут не личное, не твои письма или дневник, а твои выписки из научных журналов или каких-то пособий. И решил пробежать глазами про Фрейда – так, любопытства ради. И обалдел! Ибо попал на то, что нужно. Нужно именно мне! Ты понимаешь, Агнешка, о чем речь?

– Э, вообще-то нет, – откликнулась она с дивана. – Я разное выписывала из Фрейда. Например, его «Истолкование снов».

– Ну, может быть. – Федор Иванович неуверенно покрутил головой. – Там не было ссылки на конкретную книгу. Я о другом. О том, на что я нарвался, на что!

– И на что? – явно заинтересовалась Агне, потому что присела, и из-за стула я увидел ее заспанное личико.

– На что? На что! Вот на что. На то, что душа, или психика, разделена на сознательную область и бессознательную.

– А, ясно! – зевая, выговорила Агне. – И что же тебя потрясло, папочка?

– Докладываю. Наша основа, то есть как бы скелет психики, лежит в подсознании. Это глубинные животные начала, инстинкты, и главные из них – разные потребности в удовольствии и агрессивность. Это – основа всего животного, и в человеке так тоже. Но в отличие от зверей в нас эти инстинкты подавляются социальной средой, и это происходит через сознание. Оно призвано рационально вписывать наше поведение в общественную среду – чтобы мы вели себя адекватно, разумно… ну, скажем так, законопослушно, соблюдали общепринятые правила и при том не проявляли повышенной агрессивности и удовлетворяли свои желания в меру, то есть как принято, как положено. Правильно я понял товарища Зигмунда? Именно так. Теперь дальше.

Значит, подсознание – это всё животное, а сознание – это наше рациональное поведение, но чтобы оно, поведение, стало рациональным, адекватным, социальным, а не асоциальным, между подсознание и сознанием – внимание, ребята! – между подсознанием и сознанием стоит контролер. Этот контролер не допускает, чтобы животные инстинкты, повышенная сексуальность и агрессивность проявлялись в поведении человека. И знаете, каким словцом Фрейд назвал этого самого контролера? Цензор. Цензор, ребятки! А что такое цензор, если с латыни? Оценщик. Что хорошо, что плохо. Что можно, а что нельзя. Этот цензор-контролер в нашей психике оценивает наши желания, эмоции, замыслы, в том числе агрессивные (например, убить обидчика) и не допускает животных порывов в конкретном, ежечасном поведении. Вот и всё!