Сергей Надькин - В огнях трёх революций

– Граждане, разойдитесь!

В ответ толпа набросилась на полицейских, начала крупную драку. Молодежь набросилась на городовых, махала кулаками, избивала палками, метала в полицию камни, вырывала у городовых нагайки.

Городовые отбивались нагайками, ранив троих человек. Потом начали разбегаться по улице. Саша Кузмин увязался за одним полицейским, сбил его с ног и ударил кулаком по лицу. Валял по земле, пока Болдек, Харитонов и Григорьев, взяв ругавшегося матом городового за руки и ноги, тащили к речке Лососинке, бросая городового в воду.

– Ура! – кричал, видя плескавшегося в воде городового, Александр Меркушев. Тогда, на глазах у товарищей, Сашка взрослел, делая шаг за шагом глубже в революцию, превращаясь в Александра Меркушева, следуя по стопам отца. Он ходил за революционерами.

Как-то в один из воскресных дней из домика по улице Александровской на угол Заводской вышли три человека: Василий Егоров, Егор Меркушев, Николай Григорьев, развалистой походкой направляясь в сторону Вытегорского тракта.

– Здравствуйте! – здоровались с женщинами, проходя мимо колодца, мужчины.

– Здравствуйте! В добрый путь, значит, – ответил щедрой улыбкой Василий Егоров.

– Дяденьки, возьмите меня с собой! преградил им путь паренек Дорошин.

– Малой еще, погоди, подрастешь – время покажет, – ответил отказом Харитону Николай Григорьев.

– Ну почему Сашка Меркушев с вами ходит, дядя Егор? – обиделся Харитон, на что Григорьев отрезал:

– Ты, браток, за себя ответ держи, а не за других.

– О-о, социалисты! Опять митинговать собираетесь? Стражников на вас мало. Царя им не надо. Смутьяны! Только народ баламутите. Управы на вас нету, окаянные. Собак с цепей на вас надо, острог, да покрепче придумать! – кричал с крыши голубятни голос рабочего голубятника Степана Сарофанова.

Николай Тимофеевич Григорьев, рассмеявшись, крикнул:

– Да, дядя Степан, снова будем митинговать!

Таким он был, таким и остался в памяти Харитона Доршина – рабочий Александровского завода Николай Григорьев. Простой токарь, решивший свергнуть царя, живший в половине дома с двумя комнатами и кухней, с низкими потолками, по улице большая Голиковка, схоронивший недавно мать.

– Умерла мамка, не получив лечения, – жаловался он своим товарищам, скорбел, вспоминая жену.

– А дочки обе как живут?

– Мужей на войну царь кровавый отправил! – говорил Григорьев с Егоровым, вспоминал Николай мать и обеих сестер, подумал и об еще живом отце.

Отряд конной полиции гнал бунтовавшуюся молодежь по дорогам, заборам, перелескам. Сбивал с ног, арестовывал и рассеивал молодежь. На улицах и в переулках далеко слышался цокот копыт, звуки крупной погони.

Сашка бежал, убегал от конников, не чувствуя под ногами земли, прыгал в запруду реки Лососинки, проплывал по холодной воде на Зарецкий берег.

– Держи лихоманца, уйдет ведь, Сотников!

– А мы в объезд его нагоним! Ямай его, ямай! – слышал плывущий в реке Сашка крики преследующих его на конях городовых. Саша плыл, стараясь плыть дальше и быстрей, никак не поворачиваться назад, греб руками воду. Вымокший с ног до головы, он вышел сырым на берег, бежал по огородам, перебегая дорогу, скрываясь во дворах, убегал от наседавших в объезд полицейских. Перепрыгнув забор чужого сада, он прятался в кустах смородины.

Капли речной воды стекали слезами с его сырой головы. Сашка все бежал, бежал, бежал. Бежал, пока не забежал в бедный дом.

– Товарищи, помогите спрятаться, за мной гонится полиция, городовые, – просил Саша помощи у рабочих.

– Хорошо, малой, здесь они тебя не найдут, оставайся тут до утра. Ты ведь Меркушев Саша? Отец твой в тюрьме, я тебя знаю, ты человек проверенный, – разговаривал с ним хозяин дома.

Саша нутром чувствовал: этот не сдаст. Скоро, когда все утряслось, между беглецом и хозяином дома состоялся серьезный разговор.

– Как ты думаешь, Саша, долго продержится в России царизм? Год, два? Когда падет самодержавие, скоро ли будет власть в руках рабочих и крестьян? – спрашивал хозяин дома, рабочий Заревин, беглеца. – Россия поднимается из оков, – заговаривал, он не торопясь. Саша смотрел, как одежда, снятая с его тела, сушилась на печке.

– Скоро, точную дату сказать не могу, но революция обязательно победит. Смотри, что в Москве произошло, настоящее народное восстание. Подавил выступление Семеновский полк. Солдаты, значит, пока не с нами. Вот когда полностью все будут сознательны, а армия войдет в трудовые массы – мы победим царизм. А пока нам, революционерам, предстоит большая кропотливая борьба за сознание в солдатских массах. Надо прервать в солдатских массах веру в доброго царя, ведь армия мобилизована из народа. Так говорил нам на маевке товарищ Василий Попов верными фразами Михаила Ивановича Калинина.

– Умные у Вас в революции люди! Тебе, Сашка, одиннадцать годов, а ты уже все в голове варишь. Ох, как я знал твоего отца, грамотный он человек, и ты в отца весь пошел, – говорил парню сочувствующий революции Тимофей Заревин. – Знакомься, пожалуйста, это Рита, моя дочка, будешь в наших краях – заходи к ней, не забывай, – представил Тимофей Леонидович русоволосую с косой девочку Саше. А девочке было от роду двенадцать лет.

– Рита, очень хорошо, мы с тобой задружим. – разговаривал с дочкой Тимофея Леонидовича Саша. – Мне еще рано с девочками дружить. Настоящая дружба – после победы революции, когда свергнем царизм. А пока необходимо думать о нашей борьбе. О победе пролетариата, – говорил Саша.

– И это похвально, юный наш борец, – сказал Саше Заревин. Все повторял, прощаясь: – Будешь в наших краях, будет плохо, заходи, – напутствовал Заревин Сашу, жал крепко руку.

Дома Сашу мать спросила:

– Ты чего, женился, что ли, раз неделю дома не жил?

– Нет, мама, не женился, просто работал на заводе по 12–14 часов в сутки, а вечерами и ночами ходил с рабочими революцию делать.

– Господи боже милуй, никак по стопам отца пошел! – выпучила глаза перепуганная мать. – Мой сын – революционер, – повторила женщина не один раз.

Сашка не сходил с протоптанной дорожки. Высокий красавец-курган, окруженный лесами и высотами. Чудный вид Олонецкой природы распустил свои объятия перед участниками митинга. С высоты виднеются в озерной голубизне Заонежские острова. Северней видна река Шуя, лесные озера, тянущиеся цепью вдоль высоких холмов. Здесь, в глубине этой красы северной природы, слышалась Сашке далекая от этих чудесных чувств речь.

– Товарищи! Мы не рабы, но мы угнетены; за нас никого, а против нас, прежде всего, наше правительство – приказчики капитализма. Объединяйтесь, лишь в объединение сила! Много нас, отсталых, робких, не разорвавших связей со старым суевериями. Товарищи, объединяйтесь сами, зовите с собой других, объясните всем, что наш народ обманут, ограблен только потому, что не все реки и ручейки освободительного движения слились в один могучий поток!