Сергей Надькин - В огнях трёх революций

– Значит, теперь без всякой самодеятельности, – напомнил, еще раз повторяясь, Иван Васильев, – А за чай горячий я лично, пожалуй, не откажусь, – улыбнулся усами Иван.

Василий поставил самовар, который быстро начал насвистывать напористым храпом.

– Лучше распространяйте литературу, так будет вам по силам, вербуйте в наши ряды новых сторонников среди молодежи, а мы будем готовить новое выступление социал-демократов, – ставил пареньку Филину новую боевую задачу Егоров.

Как-то в один из дней вечером Витя Филин отыскал на льду озера Сашу Меркушева, и, сразу поздоровавшись, спросил:

– Ты что тут делаешь, Саша?

– Я за звездами наблюдаю, завтра воскресенье, идти в завод не надо. Астрономия – мое увлечение, – пояснил Саша Вите.

– У тебя отца арестовали, иди к нам, к социал-демократам, зачем тебе эта астрономия? Разве тебя дядя Егор не приглашал?

Саша молча глядел в темную бездну бездонного неба, на дальнюю звезду, что зависла высоко в космосе. Долго глядел, потом он, переживая, спрашивал:

– Почему попы говорят неправду? Земля круглая, а не плоская на трех Соломоновых китах, плывущих по небесному океану!

– Потому-то воры они, и мошенники, – сказал Витя, глядя в темень на Бараний берег, покрутил головой вокруг, и, убедившись, что нет близко посторонних, кто мог подслушать их, людишек, добавил к сказанному:

– Лгуны они, царскими стражниками куплены.

– Я тоже давно долго так думал, – Витя не говорил, а все осторожничал. – А теперь скажу: надо к социал-демократам, ведь отец мой тоже против царя был, его и арестовали стражники.

– Молоток, Саша, будем правду нашу народную восстанавливать! Я сам скажу тебе, видел, как поп Гапон на площадь Дворцовую народ за милостью к царю позвал, а казаки по приказу царя в меня – ребенка – стреляли, в женщин и детишек, двумя залпами: в живот и в ноги, – рассказывал, плача, Витя. Его детская память погрузилась в январские перенесенные страдания, в глубину обид и разочарований. Выстрелы в толпу, в старика, несущего в руках портрет царя, в маленького мальчишку, держащего в руках фонарь с лампадой. Тело лежащего на руках умирающего дяди. На лице мальчика показалась стекающая с глаз по щекам слеза. И услышал Саша Меркушев дрожащий зареванный голос:

– Веры в доброго царя больше нет. Время пришло действовать.

Первого мая 1906 года на лесной лужайке в двух километрах от города, в стороне Петербургского почтового тракта, собрались двадцать человек на сходку. Первыми с политическими речами выступали Ларион Явлонский и прибывший гость из Питера, Григорий Быков.

– Дальнейшее существование этого прогнившего режима безперспективно. Поэтому не за горами то время, когда рабочие и крестьяне возьмут в руки оружье и свергнут кровавый царский режим! – воспламенялись одна за другой речи…

В заключение маевки фотографировались на память потомкам, строясь на обочине лесной дороги в два рядочка, сидя и стоя, держась за плечи друг друга руками, повернувшись спиной к покрытому зеленью деревцу. Лица задумчивые, серьезные, группы усачей, одетых в фуражки. Думали или не думали они, что память, благодаря вылетавшей из объектива птичке, будет живой на век вперед? Такова состоялась у них первая маевка. Расслабляться было не время. По окончанию была стычка с полицией. С песнями «Вперед!» толпы демонстрантов двигались по Петербургскому тракту, неся в руках красное знамя впереди фланга, пока путь им не преградила конная полиция.

– Прекратить беспорядки! призывал ходоков немедленно разойтись строгий голос полицмейстера Крикалева. Потом началась драка, летели булыжники в полицию. Такое первое боевое крещение в революцию испытал на себе Саша Меркушев. Не удержал он в руках красное знамя, выронил в руки полиции, а сам успел отбежать. В этот раз никого не арестовали. Скоро сходка повторилась вновь.

4 мая 1906 года. Воскресенье.

Цыганова горка Кукковка. Нелегальная сходка собралась в количестве пятисот человек, громко обсуждали различные стороны рабочей жизни.

– Будем требовать от начальства, чтоб оно разрешило нам собираться для обсуждения наших нужд! В стране богачи становятся все более богатыми, а бедного рабочего люда делается все больше и больше. Будем все-таки надеяться на Думу, но в ее составе почти нет представителей рабочего класса, – зачитывал листовку крупному митингу меньшевик Мосунов. Митинг зашумел, заколобродил. Один оратор передал слова другому.

– Кому чего нужно, товарищи? – переспросил митингующих кто-то из организаторов.

– Нам бы профсоюз нужен, да читальную избу обустроить. Вычеты отменить из заработка рабочих на содержание больницы и покупку медикаментов. Голосовать будем по вышеупомянутым вопросам? – спрашивал толпу оратор.

– Будем! – хором прогудело в лесу.

– Итак, ставлю на голосование, будем подписываться? – спрашивал еще раз выступающий меньшевик.

– Ну, ребята, нам с вами не по пути, мы, большевики, в ваших собраниях не ходоки. Нам, большевикам, приемлема вооруженная борьба. Вы, товарищи меньшевики, обращайтесь к Думе без нас, – сказал публике Василий Егоров – Пойдем, Сашка, махнул он пареньку рукой и повел его по лесной тропинке в город своим путем.

Высокие, обросшие зеленью курганы оставались чуть поодаль, позади протекающей вниз по камешкам речки Лососинки, не бегущей, а летящей на крыльях зеркальной тиши в позеленевшую лесную глубину дали. Над головой затянуло белыми облаками высокое небо. Воздух стал чистым и теплым. В потемневшем лесу с криками носились птицы.

Потеплевший ветер раскачивал деревья, шумевшие листвой. Лесная тропинка вела близко к городу, с горизонта на востоке голубели воды озера, за ним виделась синева лесного горизонта Бараньего и Зимнего берегов, скалы Чертова стула. И уже тишина ласкала колосившиеся под ногами травы. В травах пели кузнечики, ласточки летали над головой, а дорожка манила, пересекая тропинку, зовя в заблудшую лесную даль. И казалось Саше, что кругом вся природа радуется. Где-то в глубинах тропы их догнал, как с неба свалился, Петр Анохин. Светленький, в кепке, паренек все спрашивал у наборщика типографии Лазаря Яблонского:

– Почему одни богатые, а другие бедные? Почему в Петербурге солдаты в людей стреляли?

– Да что ты допытываешься до меня, Петька? Дай пройтись по тропе спокойно. Я тебе битый раз объясняю: не солдаты это в людей стреляли, а царь стрелял. Вон у лесного медведя спроси, он тебе истину-правду скажет. Малой ты еще, не береди душу, и так душа болит, – ответил пареньку наборщик типографии.

Вера в доброго царя окончательно потерялась в юношеских умах. Сколько ни зови, не могут больше залезть попы в души рабочих. Юноши и подростки больше властям не верили, полиция и жандармы стали окончательно им врагами, так как служили оплотом режиму. Искорку зажигает спичка, а из искры получается пламя костра, воспламенившегося в большой пожар.