Алексей Николаев - Внутри Ленина пресс

– Пигмей, – продолжил Никита, – посмотри на себя.

Денис тут же взял себя в руки и усмехнулся. Такими дешевыми фокусами, как глотание кипятка, провести его было невозможно.

– Что ты выеживаешься? Теперь звони в скорую.

– Не буду звонить, пройдет.

– И я не буду.

Денис рассыпался мелким смешком, от его прежнего облика не осталось и следа. У него задергалась ключица и он повел головой, жестом ироничного одобрения, дескать, ну раз ты за фокусы взялся, то продолжай. Нормально же беседовали, а ты как лом в железнодорожной стрелке: застрял и только трещишь.

Все это Никита уловил. Ему стало досадно на себя, что его повело к этому чайнику? Почему-то показалось, что если глотнуть кипятку, все проблемы, точнее, вся проблематика исчезнет. Широким жестом доказать свою правоту, свою тягу ко всему, что сбивает человека с панталыку.

– А вот знаешь, Никита, я прекрасно уживаюсь со своим Я. Мне не нужно забивать голову водой из под крана, чтобы протрезвиться. И я прекрасно знаю, что стоит усилий, а что нет. Могу заняться самообразованием или без всякого стыда давануть за компом в каэсочку. А если мне невтерпеж думать о вечном, я размышляю до тех пор, пока не приду к выводам. Довожу дело до конца. Ты вот, к примеру, даже не договорил, ебанул водички, будто точку поставил. Не будет тут твоей точки, тут таких обсосков нет.

Никита слушал и злился, злился сильнее с каждой секундой. Ну зачем я это сделал? Что за дешевые фокусы. Боль мешала думать, места в голове осталось только на самые простые чувства: стыд за свой поступок и возрастающая злость на Дениса, который этот выпад не простил. А с чего он должен был прощать? С этими мыслями и дикой болью Никита кружил по комнате, вдыхая прохладный воздух ртом.

Денис тем временем достал из чашки чайный пакетик, обмотал его веревочкой с ярлычком. Выжал остатки чая в чашку и положил пакетик на стол. Потом спокойно отхлебнул, все так же усмехаясь. Даже сказал один раз протяжное «Ооой» на выдохе. Не хватало только цокнуть языком, тогда Никита точно бы его придушил.

Что же делать? – думал Никита, – как теперь вести себя? Если продолжу страдать напоказ, Денис будет и дальше усмехаться, мотать своим блядским черепом, дергать ключицу под бисерный смешок, падла! Хоть бы в голос засмеялся, так нет же, одним только подъебочным смешком чешет, единственно чтобы показать… Показать вот этот свой понт: меня де не проймешь такими фокусами, ты, Никитушка, остаканился, как дурак, ну и дурак, о чем тут говорить, все же ясно.

Причем Никита и сам не понимал, за каким собачьим хуем он полез пить этот кипяток? Это вообще аргумент в пользу чего? Что это доказывает?

– Никитка, ты же фокусы эти показываешь от бессилия, ты же раньше меня понял, какие телячьи у тебя аргументы.

– Я, – прохрипел Никита, корчась от боли, – я, сучара ты, я сухое пюре в желудке разводил. Сухие аргументы превращал в питательную кашу внутри, чтобы на тебя ее сблевать.

– Вот именно что сблевать.

Ужасная черта Дениса, когда он не замечает красоту постановки фразы (может, специально? да нет, нет) и без всякой задней мысли полагает, что тебя поймал. На слове. На обороте, который ты сам и выдумал. Никита не раз и не два ставил эксперимент, вворачивал фразу, на которой его можно поймать, и Денис преспокойно глотал наживку, леску, удочку и Никиту сжирал. Денис отвечал с такой безоглядной верой в свое остроумие, что хитроумный Никита оказывался посрамлен. И сам Никита это чувствовал, и, наверно, даже подбрасывал Денису новые поводы, и корчился от бессильной злобы, а иногда она прорывалась наружу. Но до этого случая это случалось так, сполохами дыма.

– Ну что, – сказал Денис, – прошло? Может, продолжим без этих бабьих фокусов?

У Никиты все побелело перед глазами. Еще одна любимая отсылка Дениса, к его якобы бабьему поведению. Паскуднику просто чужда экспрессия, жест!

– Вот ты говоришь про всякие бездны… – продолжал Денис.

– Ты говоришь.

– Да, я говорю, как образ, как шутку, а ты паскудишь, сразу наперед выставляешь свои вот эти песьи мучения. У тебя их, во-первых, абсолютно нет, ты же понимаешь это? Ты их только декларируешь и как сучка шипишь и плачешь, если тебе это ясно показать.

– Я шиплю как этот чайник шипел! – Никита старался говорить, выдыхая воздух, так боль была не острой, а тупой, пусть и сильной, – как железный чайник, который кипит, под которым огонь, а выход есть только через свистульку, ты же понимаешь, что это свистулька, вся наша речь? Я даже примерно не могу показать…

– Во-первых, это электрическая печь. А не можешь, потому что не представляешь! Ты начитался великих дядек, Никитка, хочешь быть такой и говоришь одними штампами, и все пустые дырки в рассуждениях забиваешь своим свистом. То есть бабским, Никита, визгом. Давай лучше пройдемся. Идем, Никитка.

Денис начал собираться, а Никита опять был в тупорылом, мучительном положении – не идти будет позой, причем бабской, Никита уже разучил отношение Дениса к любым его поступкам. А идти, значит просто послушаться, и Денис опять будет доволен собой и усмехнется на тряпку-истерика-лодочника. Почему-то лодочника, кстати, вворачивал это по теме и просто так: «Лодочник ты, Никитка, просто лодочник». Вообще хуй пойми о чем, а ведь обидно же до чертей!

Вот если бы Никита мог с полным сознанием послать Дениса к херам и лечь на диван: «Иди сам»… Тогда Денис сделает так – и такое бывало – начнет на Никиту поглядывать, а потом и прямо глядеть, повторяя: «Ну что, собрался?», «Никитка, пойдем, хватить плакать», «Пошли, говорят». И тоже, безо всякой устали, в полной уверенности, что Никита просто ломается, хочет выебнуться и наличие собственной воли продемонстрировать. По большому счету оно так и было, но в этот раз обожженное нутро огородило Никиту от собственного характера, осталось только тупое желание лечь лицом к диванной спинке и попытаться заснуть.

– Нет, – сказал Никита, горло болит и не хочу никуда, попробую заснуть.

– Ну ладно, – вдруг сказал Денис, просто и без затей, – я тогда пойду, а ты пока успокоишься.

Никита лег на диван и попытался понять, как это все так просто прошло. Он был настолько поражен этой неожиданной капитуляцией, что заподозрил неладное. «Да он же издевается! Типа, ты так разошелся, может и поплакать захочешь, дам тебе возможность поплакаться в подушку и приду как ни в чем не бывало, как раз остынешь.» От обиды у Никиты и впрямь навернулись слезы. В прихожей хлопнула дверь.

«И ведь отнимает, отнимает у меня всю веру в хорошее, в людей! Я с тех пор, как его встретил, нахожу подлость в каждой морде. Раньше, ну наступила бабка на ногу, ну нашипела. А теперь только и думаю, а какого хрена эта бабка ходить нормально не может? Ей места мало? Да она просто думает, что ей тут все должны… И весь этот вздор. Отнял у меня мою невозмутимость.»