Алексей Николаев - Внутри Ленина пресс

– Тогда пойдем куда-то еще?

– Нет-нет. Тебе нужно ее увидеть.

Они поднялись по ступеням и позвонили в дверь. Открылась она только после третьего звонка.

– Сюзи! Привет! Сколько лет…

– Ну ты и сука, Олежка!

Женщина за дверью бросила тапок, и начала прикрывать лавочку. Ну уж нет, веселье только началось. Олег позвонил в дверь снова. Открывалась она нехотя.

– Сюзи! Моя ты радость, хватит дуться, мы с Жанной хотели чайку попить а ты…

Сюзи и впрямь стало неловко.

– Ты мудак, Олежка. Заходи, Бог с тобой. И суку свою заводи.

Жанна злилась непереносимо. Они вошли в квартиру.

– А все не так уж плохо, нет? – сказал Олег, оглядываясь на стены.

– Олег, ты лучше молчи. Кот сдох позавчера, перешагните ласково, я его любила.

– Ты всегда была ласкова, Сюзи. Вот мы с Жанной…

– Перестань, я не Сюзи. Я тоже Жанна, имею право на имя.

– Глупая ты, Жанна справа, а ты моя Сюзи.

Терпение Жанны переполнялось.

– Олежик, котик, я не понимаю, что мы здесь делаем?

– Жанночка, ты же хотела кунилингуса?

Сюзи отреагировала незамедлительно.

– Олег, лучше сразу иди в жопу со своим маразмом.

– Девочки, девочки! Зачем кипятиться? Попейте чаю.

Они выпили чаю.

– Вы такие красивые сегодня. Особенно ты, Жанночка. Особенно ты, Сюзи.

– Олег, я – Жанна.

– Конечно, Жанна. Мы все так близки сегодня.

Жанна была рядом.

– Сладкий мой, я так тебя люблю.

– Мы все тебя любим. Сюзи, любовь моя, иди к нам.

Сюзи молчала.

– Такой чудный вечер, Сюзи.

Он так дивно улыбался. Сюзи смотрела на него. Смотрела на Жанну. Так юна, так прекрасна. Она подошла к ним.

– Жанна, ты действительно красива. Я рада за вас.

– Девочки, сестринский поцелуй! Я так вас люблю.

Сюзи приникла к губам.

Вечер шел к концу. Близилась ночь.

– А один вот так вот пришел на работу, и сказал, что больше работать не будет.

– Ну сказал и сказал.

– А потом пошел в магазин и купил себе самурайский меч…

– Катану, ага. И что?

– А ничего. Мы к нему зашли в гости через неделю, а он садится под своим плазменным телеком. На коленях, значит, меч этот. По ящику – «Андрей Рублев». В руках у него эти вот палочки для суши.

– Хаси.

– Они так называются?

– Ага.

– О как. Так он этими палочками сидит и что-то себе выстукивает. Говорит, записывает саундтрек. В общем, послушали мы и ушли. Он так жил-жил вроде, я ему звоню – на работу он и не думал устраиваться. Сидит себе, деньги кончаются, ус не дуется и черт с ним. Оброс, кстати, шо песдец. Да, так вот, месяца через три, деньги у него закончились совсем. Он сидит, понимаешь, во всей этой роскоши-плазма, мебель, гардины за тридцать штук. Жрать нечего. На последнюю тысячу накупил сигарет, пива и жетоны на метро. И стал ждать смерти. Натурально вот так вот. Я прихожу, а он мне: «Настоебало все, Саша. Иди на хрен отсюда». И тут к нему Оля повадилась ходить.

– Да ладно.

– Я серьезно. Так более того. Едет к нему эта фигурка, личико в гости, а в руках у нее плетеная сумка. А в сумке кастрюля. А в кастрюле блядь БОРЩ.

– Улет.

– Сам охренел. Ну, само собой, дело борщом не ограничилось. Она так сходила к нему раз, второй, да так и осталась.

– Живет у него?

– Да. И работает за него, а он сидит себе, саундтрек пишет. Она ему с посиделок палочки притаскивает. Плачет каждый день. Жалеет.

– Нда. Ну ничего так история. Только к чему рассказал? Мы о рыбалке говорили, не?

– Ну да, о рыбалке… Забудь. Вот ты мне лучше скажи-мы с тобой, два взрослых незакомплексованных человека, так?

– Без пизды.

– Воот. И если я, допустим, хочу посрать, я тебе скажу: «Хочу посрать». И пойду. Нормально ведь?

– Нормально.

– Так почему никто тебе никогда не скажет: «Чувак, посиди тут, я пойду подрочу.» Это что, хуже, чем срать? Менее естественно?

– Ну, блин. Я хрен его…

– А я, между прочим, подрочить хочу.

– Так иди, че.

– Да нет уж, спасибо.

В гостиной домика-музея стоял стол, стул с подлокотниками и небольшой диван. На стене висел портрет поэта, который когда-то жил здесь. Лицо его было похоже на комод, полный ненужной одежды. Под портретом, в соответствии с завещанием, висела золоченая табличка с надписью: «Здравствуй, небо! Здравствуй, солнце! Булка хлеба, свет в оконце». Из свидетельств современников совершенно ясно, что он был скрытым гомосексуалистом. А возможно и педофилом. Многие также предполагали, что и его собака была к нему привязана не просто так.

Слава приехал сюда на экскурсию. Это же правда интересно – прославленный педик. Всего их было шестеро, не считая женщины-экскурсовода по имени Галина. Рядом со Славой шла девушка с тяжелым отпечатком филологического образования на лице. Они разговорились, и теперь Слава пытался доказать ей, что он интересный собеседник.

– Поймите, Женя, если человек пишет плохой рассказ, он как бы выставляет напоказ свою задницу. Кому-то будет противно, кому-то смешно, ну вы поняли. А вот написать плохое стихотворение и продемонстрировать его, это все равно что трясти причинным местом посреди Таиланда. Причем местом очень маленьким. Это даже никого не оскорбит, понимаете? Презрение и жалость – удел плохого поэта.

Евгения смотрела прямо перед собой и коротко отвечала:

– Почитаешь мне свои стихи?

– Мне нетрудно, но стоит добавить, что некоторым… Некоторым людям и тридцати сантиметров не хватает.

– Как нескромно. И… многообещающе.

Экскурсовод громко вещала.

– Именно на этом диване, судя по рассказам многочисленных свидетелей, поэт Артур Перьев лишил невинности своего сына…

Слава вскинул руку.

– Скажите, пожалуйста, а сам Перьев никогда о себе не рассказывал?

Экскурсовод подняла глаза к небу, заслоненному потолком.

– В архивах сохранились многочисленные жалобы соседей, с подробными свидетельскими показаниями. Сам Перьев никаких автобиографических записей или интервью не оставил, нам приходится восстанавливать картину его жизни из многих кусочков мозаики…

Видимо, она все же разглядела небо и облака. Речь ее стала быстрой и заинтересованной. Она рассказывала о проделанной работе, об опрошенных свидетелях, исследованиях рукописей и архивов в поисках достоверных сведений… Слава вдруг заметил ее полную, стянутую блузкой грудь. Свежесть давно ушла из ее лица, но старость к нему еще не добралась.

– Баба в соку, – вслух сказал Слава.

– Да, ничего так еще, – не отвлекаясь от блокнота, откликнулась Женя.

– Ты не подумай, я не интересуюсь. Просто констатирую факт.

– Да мне как-то все равно.

Экскурсия продолжилась.

– Обратите внимание на крюк в потолке! Именно на нем повесился дед Артура Перьева, Прохор Вячеславович, и его отец, Владимир Прохорович – очень интересный человек – и сам поэт, к сожалению, тоже не избежал этой участи. Интересно, что каждый раз тела находил один и тот же человек – Григорий Лаврентьевич Струкало, он работает на почте недалеко отсюда, заодно сторожит по ночам наш музей. С ним и сейчас можно поговорить, он, к счастью, еще жив.