Игорь Стенин - Constanta

Вторая молодость станка побудила начальство задействовать его во вторую ночную смену. Однако попутно среди спецконтингента требовалось отыскать ловца «базы», терпением, сноровкой и чутьём подобного Степану. Поиск затянулся на несколько недель. Каждое утро в течение этого времени Степану приходилось несладко – он был вынужден устранять последствия общения со станком случайных людей. Наконец, пришёл день, когда этого не потребовалось. Невидимый ночной сменщик оказался тем, кем надо. День, ночь, люди и станок объединились, бросая вызов засилию всемогущего полуавтомата. И пошли потоком пазы.

Всё было хорошо несколько месяцев. Но однажды случилось непредвиденное. Перед обедом, как обычно, Степан выключил станок и размыкнул систему захвата, нацелив свободный конец шланга гидроусилителя вверх. Проходящая мимо в середине обеда бабушка-настройщица увидела незамкнутую лопатку и машинально среагировала на неё, замкнув захват. Реакция оказалась бесполезной с точки зрения техники безопасности и роковой для очереди в буфет. Струя машинного масла, взмыв вверх, окатила её щедрым проливным дождём. Осознав промашку, с проворством достойным молодой спортсменки бабушка исчезла в ближайшем убежище – мужской раздевалке. Она не появлялась наружу, пока не утих шум и не нашли виновника – курящего у открытых ворот Степана. Толпа умасленных разъярённых работяг едва не линчевала его. Спасли невинные круглые от страха глаза ребёнка.

Бабушку пришлось простить – старость не радость. Однако этим всё не кончилось.

Масляный дождь отразился на работе, взаимодействие человека и станка нарушилось, лишённый в одночасье покоя Степан потерял «базу». Лопатки уродовались одна за другой. Лимит брака превысил все допустимые пределы. Заканчивая смену, Степан оставил станок вконец расстроенным и безнадёжным. С тяжёлым сердцем он отправился домой. Былой уверенности в себе как ни бывало. Карьера фрезеровщика была кончена, синхронно что-то важное умирало в нём самом.

Однако впереди была ещё ночь. Сменщику-зэку были чужды посторонние лиризмы. Ему хватало своих. Пазы были единственной зэковской отдушиной, символом свободы, способом и средством выжить. Он реанимировал станок. Брак сравнялся числом со Степановым, но утром стол был чист и свеж, в приспособлении лежала нетронутая лопатка, фреза голодным зубом целилась на неё. Настройка совершенна, парень, гласило послание, не отчаивайся, дай жизнь первому пазу и продолжай наш общий марафон.

…Полёт разбудил Степана. Он не успел расправить крылья, как столкнулся с препятствием. Аварийное приземление. Под ним пол. Первым желанием было вскочить и закричать, но крик застрял в горле – вдогонку летела Илона. Ей повезло больше. Следуя проторённым путём, она упала, подминая собой его податливое тело.

– Ах, – выдохнуло тело.

– Ты жив? – испуганно спросила она, обустраиваясь на нём.

Он не ответил. Вокруг начали просыпаться пассажиры.

– Живой он! – донёсся весёлый голос Боронка. – Притворяется.

Илона начала ощупывать рукой лицо Степана. В поисках жизни попала пальцем в рот. Рот ожил.

– Ай! – выхватила она прикушенный палец назад.

Немедля, продолжая прерванный контакт, воспользовалась языком. Встретила язык навстречу.

– Закон Ньютона, Горыныч, – снова раздался голос Боронка. – На то они и фрукты, чтобы созревая, падать.

– Прекратите шуметь! – зашипел кто-то из пассажиров.

– Спокойной ночи, – ответил Боронок.

Сверху свесилась Алёна.

– Вам помощь нужна? – шёпотом спросила она.

Илона молча отмахнулась – нет.

– Не пора ли дёрнуть стоп-кран? – опять подал голос Боронок.

– Тит, прекрати! – шикнула на него Алёна. – Люди спят.

– Я за них и волнуюсь. Пропустят самое интересное.

Степан с трудом укротил свой язык.

– Пошли в туалет, – предложил он шёпотом Илоне.

– Я – первая, – шепнула она в ответ.

Туалет. Место уединения всех летунов во сне и наяву. Не мудрствуя лукаво, Илона поспешила обнажить себя самое перед Степаном. Тот ответил взаимностью. И стены пали, границы расступились, земное притяжение исчезло, на сей раз полёт вознёс их ввысь, до головокружительной высоты. Стёрлись без остатка все страхи и следы падения. Хорошо. До того, хоть падай снова. И пари, пари, пари…

Когда веки их, усталых и приземлившихся, смежил сон, послышался тихий голос Боронка.

– Спи, Горыныч, не терзайся. Неисповедимы пути влюблённых. Следи – не следи, всё равно не уследишь.

Горыныч вздохнул, соглашаясь. У этих влюблённых всё не так, как у обычных людей.

Таллин встретил метелью. Белый свет был невидим, мириады снежинок неслись в лицо, с неистовой силой хлестали наотмашь и единым неудержимым вихрем проносились мимо.

Компания замерла на месте. Замороженная, оглушённая, ослеплённая и онемевшая. Вся, кроме Боронка.

– Ехали на чужбину, а здесь нормальная питерская погода! – изрёк он, бросая вызов снежной кутерьме.

Все, как по команде, уставились на него. Широкие драповые штаны в клетку, кожаная куртка, мохнатая кепка. Легка экипировка, отнюдь не для вызова. Однако роем солнечных атомов оживала вечная энергия внутри. Не жалея себя, пылало сердце. Ключом от парадных городских ворот, затмевая белую пелену, открывалось перед глазами лето…

Зубы Горыныча выбивали чечётку. Лицо выражало крайнюю степень возбуждения. Ноздри были раздуты больше обычного. Змей предвкушал добычу.

Чет толкнул его локтем, указал на стоящую перед ним тарелку.

– Ешь.

Приходя в себя, Горыныч огляделся. Ближайшая к вокзалу столовая предлагала перекусить, стоя на ходу, за невысокими – вровень под пупок – столиками. Сосиски, хлеб с горчицей. Жирное мутное какао. Есть Горынычу не хотелось. Чет и Боронок, сосредоточенно двигая челюстями, расправлялись со своими порциями рядом. За соседним столиком трапезничали Грека с Нечетом. Каждый при своей подруге. Каждая Горынычу чужая. Интересно, на какую из них будет похожа его подруга? Машинально сунув в рот кусок сосиски и жуя, он углубился в размышления.

Подругами братьев можно пренебречь. Ни розовощёкая чётная Катя, ни рыжеволосая нечётная Юля его не прельщали. Одна чересчур тихая, другая, наоборот, слишком болтлива. Красотой не блещут. Обыкновенные.

Хороша Алёна. Да взгляд у неё какой-то особый, умудрённый. Глянет – и улетает Горыныч в далёкое детство, ощущая себя маленьким напакостившим шалопаем. Если вовремя не отвести глаза, можно там и потеряться. Всё дело в возрасте, слишком взрослая.

Остаётся последняя. Грекова отрада. Разглядел её в поезде хорошо, во всех ракурсах и видах. Разволновался, нервишки пошаливают до сих пор. Однако сейчас она совсем непохожа на себя, холодная и бесстрастная, как манекен в магазине. Хотя этому и есть своё объяснение. Что они вытворяли ночью с Грекой… Горыныч внезапно поперхнулся, судорожно глотнул, пропуская внутрь непрожёванный кусок. Горло обожгло огнём. Он поспешил отправить вслед куску большой глоток какао. Кха! Осторожней надо с этой едой. Неровен час остаться навсегда девственником. А ведь так хочется дожить до своей любви… Он отложил вилку в сторону, обмакнул губы салфеткой.