Оля Ф. - Черникина и другие

Взмокшая, измазанная пылью Черникина, державшая босоножку за ремешок в зубах, выскочила чертёнком из-под стола и, глотнув свежего воздуха, рванула на летнюю кухню. Туда же через полминуты, запыхавшись и ковыляя, прибежала Таня, чмокнула её в лоб и, забрав босоножку, смешно повиливая бёдрами, пошла к гостям со словами:

– А вот и всё при невесте!

Черникина тихо сидела, слушая раскаты смеха, громкий говор жениховских дружков, и тяжело дышала. На кухоньке было жарко. Там её и нашла мама, всплеснула руками и начала оттирать, застирывать, расчёсывать и перевязывать банты. Пока они возились с платьем и волосами, свадьба перешла на улицу. Ворота были сняты.

Друзья Черникиной – бабки-сплетницы – заняли лучшие места; прихрамывая, пришёл Коля-баянист, и начались танцы. На втором месте после мультиков среди удовольствий у Черникиной были танцы.

– Цыганочку, а, девочка! – Черникиной протянули чей-то платок. Она сначала как бы закуталась в него, потом раскрылась, подлетела на одном месте, потом уже оказалась на другом, закружилась, а затем упала на колени, как положено, перегнувшись спиной вниз, тряхнула распустившимися волосами и замерла.

Люди хлопали, отбивая ладони, в пыль полетела мелочь. Черникина аккуратно собирала деньги и продолжала танцевать и барыню, и польку, и четыре цыганочки подряд, и танго с вальсом. С деньгами в руках танцевать было очень неудобно, но у неё не было никаких карманов.

Когда Коля-баянист сказал: «Перерыв!» и ему немедленно принесли стакан с водой, Черникина попросила у Зинки Каракозовой носовой платок, спряталась за сарай и пересчитала выручку. Было 3 рубля и 57 копеек! Что делать с этими огромными деньгами, она не знала, а Коля-баянист уже допивал свой стакан воды.

Тогда она ссыпала мелочь в платок, завязала на четыре узла и быстро побежала в огород. Там Черникина нашла пятый помидорный куст, если считать от дерева бульденеж, и, вырыв, как собачка, ямку, закопала туда увесистый узелок с деньгами. Сверху она присыпала ямку землёй, ещё раз пересчитала кусты и вприпрыжку бросилась обратно.

К вечеру Черникина так устала, что уже не помнила, как мама укладывала её спать и почему-то называла какой-то доморощенной «Майей Плисецкой».

…Утреннее пробуждение было самым радостным из всех, что помнила до тех пор Черникина. Она метнулась к бульденежу, отсчитала пятый куст помидоров, раскопала ямку… и ничего не нашла. Тогда она решила считать с другой стороны. Ничего. Тогда она принесла лопату, ничего не объяснив удивлённой бабуле Ульяне.

Черникина выкопала двадцать кустов помидоров, ощупала руками каждый кусочек земли. Закрыв глаза, она могла себе представить, как выглядел её узелок, но ничего не было. Он бесследно пропал.

От утреннего солнца тоже не осталась и следа. Плечи Черникиной жгло и щипало ещё похлеще, чем глаза, которые время от времени тоже отказывались верить в то, что узелок ей не приснился.

Взрослых спрашивать было бесполезно: никто даже сообразить не мог, о чём идет речь.

Искавшая к обеду внучку бабуля Ульяна обнаружила Черникину лежащей на грядке рядом с лопатой среди двадцати вывороченных помидорных кустов и глядящей немигающим взглядом на солнце. Она взяла поникшую Черникину за руку и повела в дом. Та же беспрестанно повторяла: «Вот тебе и свадьба, вот тебе и свадьба…»

Что такое осень, Черникина не понимала до двенадцати с половиной лет. Ну, школа, домашка, тяжёлые осенние туфли на смену летним босоножкам – вот, пожалуй, и всё, что она бы сказала, будучи спрошенной про осень.

А тут, в Быково, маленьком городке под Москвой, осень обрушилась на неё, как беззвучный карнавал невиданных раньше красок уходящего лета.

В городке было непривычно тихо – транспорта там почти не было, а личные автомобили в то время были такой же редкостью, как пингвины.

Утром мама уходила на курсы повышения квалификации, а Черникина отправлялась в новую школу. До школы было полчаса пешком. Школа была с углублённым изучением немецкого языка, и Черникина очень боялась, что получит двойку.

Удивительное дело, каждое утро у неё начиналось с этого страха, но пока она доходила до школы, любовно постукивая по тротуару новыми туфлями, купленными мамой аж за шестьдесят два рубля, её тревога куда-то улетучивалась.

Дорога была лёгкой: нужно было свернуть направо и ещё один раз направо. Первую неделю Черникина страшилась заблудиться, но потом догадалась, что нужно просто считать повороты. Их должно было быть два правых по пути в школу и два левых по возвращении домой.

Новые одноклассники её приняли. Один мальчик на третий день принёс почитать ей книжку про индейцев. Вместо положенных двадцати новых слов Черникина учила по шестьдесят, изъявив невиданное раньше трудолюбие и добрую волю. Учительница её хвалила и старалась спрашивать на каждом уроке.

Но всё равно школа была ненадёжной: там всё менялось, шумело, звенело, переливалось солнечными окнами, тасовалось колодой новых, непривычных лиц и голосов.

На улице всё было иначе. Черникина выходила в совершенно пустой мир, таращилась недолго в ярко-синее, режущее ясностью небо, вдыхала прохладный утренний воздух и плюхалась взглядом в разноцветную листву. Клёны, сколько там было клёнов! Они налезали один на другой, как будто хвастаясь визжащими бордовыми, малиновыми, жёлтыми, ярко-зелёными, прозрачными серыми, оранжевыми ладошками.

«Так не бывает!» – думала Черникина. Она шла и придумывала себе фантастические платья из прозрачных тканей, которые будут один в один повторять эти радостные кленовые аллеи.

А ещё там были осины. Они напоминали Черникиной многослойные цыганские юбки: точно так же ни на секунду не оставались в покое и звали, звали взгляд за собой и негромко шептали на неизвестном наречии.

В палисадниках маленькими весёлыми светофорами торчали астры. Иногда Черникина протягивала руку в щели заборов и гладила их: на ощупь они были тёплыми, как разноцветные ёжики.

Черникиной было грустно и весело одновременно. А ещё она не думала, как обычно, что завтра всё кончится. Осень словно знала про это и была сухой и солнечной.

Так и случилось. За те полтора месяца ничего не изменилось, кроме палитры неуёмной в своей красоте листвы. С тех пор Черникина полюбила это слово – «осень» – и бесцельные гуляния по тихим улицам.

Один раз под Новый год Черникину отправили за солёными огурцами для новогоднего салата. Салат назывался как-то по-другому, но Черникина слова этого не знала, поэтому быстро переназвала его.

Огурцы размером с крупного котёнка всегда плавали в большой бочке, которая пахла на весь овощной магазин. Из своего небольшого жизненного опыта Черникина знала, что женщины всегда старались купить не крупные огурцы, а помельче, поэтому они заискивающе смотрели на продавщицу и чуть ли не молитвенно складывали руки на груди: «Поищите, а?» Продавщица, поддёрнув рукав водолазки, пропадала сначала пятернёй, а потом и всей рукой до локтя в бочке, медленно водила предплечьем. Потом выпрямлялась и говорила: «Нету, гражданочка, все мелкие уже раскупили». Грустные женщины протягивали смятые целлофановые пакеты, туда плюхались огромные огурцы, потом продавщица получала деньги мокрыми, пахнущими укропом, чесноком и рассолом руками.