Константин Крикунов - Четыре тетради (сборник)

– Вам нужны проблемы? – удаляясь.

Голос, как у консервной банки, когда её открывают. Шпротной банки с режущим масляным язычком.

Зеленогорск, ЗПКиО, как сказала одна барышня – парк с насморочной аббревиатурой. Девочка ревёт в голос:

– Где я теперь па-а-а-пу возьму?

– У тебя есть бабушка и дедушка.

– Где я па-а-а-апу возьму!

Чёрные волны с белыми барашками. Девушка с огромной голой грудью, шатаясь, выходит из них. У бревна парень выжимает лифчик. Песок метёт, забивается в кроссовки и сечёт по ногам.

Деревенская улица, мальчик и девочка, он машет палкой, она наклонена к нему, и исчезли в солнце и зелени.

Если бы я не приехал в этот посёлок, не остановился, не спросил дорогу! Зелёная ветка, дачи, заборы, мальчик и девочка, – будет, будет всегда твориться с ними это счастье, этот нерв солнца.

Новожилово, лето, дорога, девочка.

– Здравствуй.

– Здравствуйте.

– Как дела?

– Хорошо.

Уходим, догоняет:

– А мама сидит на кровати и пьёт.

Последняя ночь. Наутро табор уходит. Раздирая руки и белое платье, бежала сквозь лес. Поляна, огонь. Лицо в крови, на щеке висит выколотый о сучок глаз.

– А теперь ты мне вовсе не нужна, – засмеялся цыган и ушёл с табором.

– Что у тебя в мешке?

– Дым да воздух, воздух и дым.

Грозовая туча над морем. Голая немка кидает камешки в черепок кувшина.

– Das heisst Meerkrieg, – сказала немка, когда волна попыталась украсть тапочки.

Турок на боку, бросил ей на живот лёгкий камешек, другой.

Она повернула голову, улыбнулась юному турку.

Ушли в отель, и хлынул ливень. Я ринулся в море, буйствовал и орал от полноты стихий и счастья.

Немка вернулась одна, сняла лифчик и легла на камни, закрыв глаза от счастья и солнца.

Худые поля и дворцы вокруг. Залитые свинцом бляхи солдатских ремней. Вбитый по горло в болото псковский крестьянин грозит кулаком великану с кошачьими усиками. «Господи, милости буди…» – срываясь на тенор.

Гости приходили в облаках запахов. Рядом с ними облака становились плотнее, наполнялись подкладками их одежд, чужими домами, детьми, болезнями и смертью. Я прятался за угольной печкой, в которой сгорали их облака.

– Что вы с ней сделали! – воскликнула смотрительница зала Рембрандта.

– Господи, что вы с ним сделали! Чем вы его облили? – всплеснула руками матушка Леонида. – По телу св. Александра Свирского на простыню операционного стола стекали золотые капли миро.

Бурая шевелящаяся жидкость текла по золотому телу Данаи.

Лаборатория наполнилась благоуханием.

– Цыц, дура, – сказал отец Лукиан. – Тихо, не видишь…

По дороге на дачу изнасиловали и зарезали учительницу английского.

Я видел её весной: как ледышка-студентка после воскресного катка. Юная, розовые щёки, строгие очки, недотрога.

1 сентября детям скажут, что уехала.

«Мы с Сашей стояли за трамвайным полотном. Над заливом шёл красный страшный дым. Вдруг в дыму появился жёлтый шар, он плыл, из него торчали какие-то палки, потом из шара вышли, я не знаю, как они поместились, высокая женщина и мужчина. Мы испугались и побежали. Они взяли Сашу. Потом все дети стали искать своих родителей. Я нашла тебя, я очень боялась. Опять бред какой-то приснился. И мюсли есть не буду. Не бу-ду! Потому что молока нет. А с йогуртом терпеть не могу. Я возьму яблоко. Насущное».

– Балда, – это за мюсли и за насущное яблоко.

– Сам балда.

Балда ускакала в школу.

На колоссально дощатой террасе близ конопляника веснушчатая жена подьячего Агриппина Саввична под аккомпанемент виолончели потчевала исподтишка коллежского асессора Аполлона Филипповича винегретом и прочими яствами.

Осталась открытой хрестоматия для седьмого класса. Георгий Иванов, стихотворение про Родину без названия: «Россия тишина. Россия прах. / А, может быть, Россия – просто страх. / Верёвка, пуля, ледяная тьма / И музыка, сводящая с ума. / Верёвка, пуля, каторжный рассвет / Над тем, чему названья в мире нет».

Ниже вопрос для учащихся: «Можно ли, читая стихотворение, сказать, что поэт отверг свою родину?» Здесь же «Песенка об Арбате» с проверочными вопросами: почему поэт назвал своё стихотворение не песня, а песенка и – «Как вы объясните последовательность определений Арбата в стихотворении: призвание, религия, отечество?»

– Я для глухих повторяю! Как! как вы объясните последовательность определений Арбата в стихотворении поэта Булата Окуджавы? Это и вас тоже касается!

Сумерки падают на землю, поднимаются и улетают, как большие дома с окнами, трубами, или как облака;

ночи

не наступают,

впрочем, никто их особо не ждёт; (или: «все мы их ждём»; непонятно, кто эти «мы», если я совершенно один среди этого коловращенья, или, как говорили в школе, обмена веществ в природе; кстати, куда, спрашивается, подевались все остальные учащиеся нашего класса, если я совершенно один),

дни

вырастают из палки,

это необъяснимо;

лежу на каких-то мешках,

может быть, с рисом – по хрупкости, хрумкости, что ли,

в одежде и босиком,

шевелю от задумчивости пальцами ног;

(неверно: не очень-то грязными, просто немытыми, просто

я почему-то не мылся,

из лени, наверное,

вселенской, космической лени,

или других

приятных и добровольных соображений);

(когда получается в рифму – это случайно, это я не нарочно,

так получается);

шевелю пальцами ног

и очень хочется в кино;

и опять же:

не то чтобы очень, а платонически, что ли,

«экзистенциально»,

прости меня, господи! –

но не иду,

а исправляю в уме:

что там? –

сумерки,

дни вырастают из палки, лежу на каких-то мешках, задумчивый, а не печальный.

Меня подняли, как циркача, на стальном канате под купол неба с фальшивыми, вырезанными из фольги, звёздами, и я увидел, как через океан тянется электрический провод, полный человеческих голосов. А что, может быть, больше ничего и нет на земном шаре, и только провод с голосом и лежит на морском дне?

В голову от холодного окна дует, встану на колени, пытаюсь влезть головой в подушку. Книги рядом.

Как они там начинают романы? Посмотреть.

Кто-то дышит рядом с тобой, но в комнате никого нет.

Бросить копьё из Ленинграда в Киев.

Хата под снегом на берегу Днепра.

Остров Голодай, на острове, на пятом этаже десятиэтажного дома, как в каменном бутерброде, спит мальчик.