Константин Крикунов - Четыре тетради (сборник)

А из последних новостей. Ц. новый любовник. Нашпигованный деньгами и прикольный».

Сегодня в аквариуме на Разъезжей в меня влюбилась рыба. Пялилась в стекло, не могла оторваться. У рыбы были выпученные глаза, большой лоб и растрёпанные волосы, как у посудомойки.

Швейцарцы в 1308 году свергли австрийское иго.

Дети спрашивают: почему нельзя съесть собственного отца, если его не любишь?

Как будто железный медведь ходит, скрежеща когтями о термощиты.

– Ленка позвонит, скажет, какой ветер…

Я вылечу тебя от ревности – буду делать это у тебя на глазах, пока не привыкнешь.

– Я его буду душить, он будет сипеть, глаза выпучатся, он посинеет, и последний его взрыв будет в тебя.

Почему тебе можно мальчика, а мне нельзя девочку?

– Потому что ты будешь делать это из удовольствия, а я из любви к искусству. И вообще, вечного сияния страсти я тебе не обещала.

Утонул сантехник. Говорили о печати смерти.

– Как странно! сантехник не умеет плавать.

Откуда это? – ласточки не совьют гнезда.

«Ты во всём виноват! Ты, ты вытоптал цветочки моей души. Раньше меж ними порхали бабочки, пчёлы собирали нектар, и на красные, синие, оранжевые лепестки ложилась утренняя роса, и божьи твари выходили из лесу понюхать васильки, искупаться в росе и покакать. Теперь! Теперь что мы видим? – земля! выжженная земля! Помойка, смрад, ржавые консервные банки, завязанные узелком гондоны, гадкие слизняки, которых надо посыпать солью. Где цветные листья, где, спрашиваю тебя, листья травы, где нежные твари, выходящие на поляну из прекрасного леса, чтобы понюхать цветочки моей души?

И почему ты так далеко лежишь, может быть, я опять что-то не то сказала?»

– Ты не умеешь ни просить прощения, ни прощать.

– Прощать, – неуверенно, – умею.

«Ты станешь прокладкой между мной и моей подружкой с пристёгнутым фаллоимитатором».

«Ищу мужчину для занятий сексом со мной, моей подругой и её собакой».

«Двуногий познакомится с двуногой».

«Посредникам и животным просьба не беспокоить».

«Ступай, ступай с богом, бедняжка, – сказал он, – зачем мне тебя обижать? Свет велик, в нём найдётся довольно места для тебя и для меня».

«Игрушка ничтожных случайностей, вот кто ты, Тристрам Шенди! И всегда таким будешь».

«Остальное же, мадам, не стоит того, чтобы ради него нагибаться».

Когда приехали, наступила весна.

«Ты идёшь, как будто что-то случилось. Как котику даёшь колбаску на верёвке, а потом из него её вытаскиваешь… Я так играла в детстве. Если котик с тяжёлой судьбой, он во второй раз не ест. А если кошка наглая, глотает и глотает – а ты вытаскиваешь».

– Останься, если можешь.

Средний и безымянный пальцы сложены вместе. Вышла из вагона, чтобы оставить за собой это наблюдение и уйти со сцены.

– Как ты расстаёшься?

– Как ракета, которую подорвали.

Моцарт тоже родился по недосмотру. Моцарт родился, потому что управдом был пьян. Управдом был пьян, и родился Моцарт.

«Меня развратили, но не избаловали».

Лучше бы наоборот.

Оказалось, ещё и избаловали.

– Ну, давай сотрём мою память. Зачем ты тащишь сюда к нам в кровать сундуки с фантомами моего прошлого!

Тонкая девушка выглядывает из-за плеча толстой, утренний мир.

Купил прозрачное синтетическое платье и бант, вымыл девочку в корыте и накормил. Одесская беспризорница, вышвырнул наутро, как куклу.

Я не знаю имени ни одного олимпийского бога, которого бы мучила совесть. Здесь же, после художеств, обрезают крылышки. И ходишь, и болит.

Монголоидка в электричке. Улыбка, как солнышко в Бостоне: то гроза, то снег.

Деревья были золотыми справа, клёны, нет, тополя, вышел, стали красными, и брандмауэр стал красным, и деревья справа.

Жизнь как жемчужная шутка Ватто.

На скамейке ножичком «Блядь».

Сон: сарайчики, подплываем к Нью-Йорку.

Завтрак: манная каша и два грейпфрута. Утреннее ошеломление тем, что меня не было раньше.

Ты похожа на лежащую ёлку – ах! вот и корешки.

Так не бывает! Когда так бывает, герой оказывается негодяем, а алые паруса – чёрными крысами.

«Тебя никто не будет любить внутри так, как я».

Расплавленная лень июльского городка, где сонная телега проезжает раз в полчаса, и камень Лэси горяч, как паперть, в трещинах которой прячутся ящерицы.

Тебя нужно долго отмачивать в счастье, чтобы всё хорошо. Может быть, когда-нибудь, в другой жизни. Но другой жизни нет. Есть, но в ней, кажется, не встречаются, а если встречаются, то не узнают друг друга.

– Неужели ты думаешь, что он так жесток?

– Нет, – и вдруг всё сложилось, и нет больше ревности к любовям и слизистым оболочкам.

Снился твой рот. Кровь шумными ударами бьёт в уши.

Я тебя убью, если ты не дашь мне разрисовать дом божьими коровками.

«Они были в тёмных широких одеждах, большие, без лиц, били камнями, стоя за спиной, уже дырка, камень торчит в голове, а он стоял и смотрел на меня ужасными глазами».

Госпожа с Шёлковым Горлом.

Расшифровка переговоров экипажа самолёта, разбившегося в Иркутске. Последние слова командира: «Эх, пиздец».

В шесть утра Вася, вытащив на тротуар крымской улицы баян и украденный в кафешантане пластмассовый столик, решает с приятелем проклятые вопросы. Васина закуска под красное вино: гнилое яблоко, рваный хлеб, непочатая головка чеснока.

Просыпайся, пора на море!

– Посмотрела в глаза действительности. Очень хочется плакать, – это способ безжизненной фразой сказать то, что уже не выговаривается.

Раннее утро в Киеве. Вымытый Крещатик, старуха и девочка, обе в лавровых венках с асимметрично приклеенными к лицам глазами. Старуха прошла мимо, девочка протянула ладонь, я положил монетку.

Одна латышка, мне десять лет, ей, может быть, 16, красные свежие щёки, толстые губы, которые я хотел поцеловать, влепиться в эту свежесть между её прохладных щёк, уезжая, написала записку: «Трагедия – изумительная вещь!»

Я берёг эту бумажку, но так и не прочитал ни одной книги из её списка.