Валериан Пападаки - Такая вот жизнь, братец

С перепугу я срочно вступил в комсомол и стал усиленно готовиться к вступительным экзаменам в университет. Жизнь круто изменилась. Если раньше, после провала с поступлением в музыкальное училище, я просто не знал, чем заняться и, как говорила мама, «метался из стороны в сторону», то теперь в душе поселился страх.

На допросе мне было сказано, что отныне я должен сообщать обо всех своих контактах с «иностранцем». Мне дали номер телефона, по которому я должен был звонить всякий раз, когда получал от него письмо. Слава богу, Мартин писал редко. Когда пришло его первое обстоятельное письмо, я уже учился на английском отделении филфака ЛГУ. Учёба давалась мне нелегко, отчасти из-за моей природной лени и безалаберности. Меня не увлекли ни общее языкознание (интерес к нему пришёл много позже), ни история мировой литературы, ни, тем более, марксистско-ленинская философия. Мной «овладела одна, но пламенная страсть»: научиться говорить по-английски по-настоящему, как Мартин , произносить звуки английского языка так, чтобы меня не могли отличить от англичанина (как мало я знал тогда об английских диалектах!). Я много читал, регулярно прослушивал «English by radio» по Би-Би-Си, я пытался слушать новости в оригинале и даже религиозные передачи из англиканских соборов, которые регулярно передавались по Би-Би-Си по воскресениям. На занятиях я скучал, грамматика мне внушала отвращение и только занятия по фонетике проходили гладко. Наша «фонетичка» во мне души не чаяла. Моей целью тогда было попасть летом на работу в «Интурист». Не без маминой протекции, правда, я попал на курсы гидов-переводчиков при «Интуристе», где с головой окунулся в мир искусства и истории русской культуры. Это было, как бы, вторым образованием. Я учился водить экскурсии по Эрмитажу и Русскому музею, изучал основные маршруты по историческим местам Ленинграда, начиная от центра до конструктивистских новостроек, я знал тайны фонтанов Петродворца и историю Лицея в г. Пушкине. Я рвался в бой!

Большое письмо Мартина, написанное таким неразборчивым почерком, что мне понадобилось несколько часов на его расшифровку, было полно неизъяснимого очарования. Этот человек, с которым я провёл всего пару дней, писал мне, как своему старому другу, он делился со мной своим богатым жизненным опытом и планами на будущее. А главное, говорил со мной, мальчишкой, как с равным! Оно начиналось примерно так:

«Мой дорогой друг Валериан, какое я, все-таки, ужасное создание! Столько времени не писать тебе. … С огромным удовольствием прочёл твоё прекрасное письмо (прими мои поздравления: ты делаешь большие успехи в языке)…». Дальше он сообщает, что четыре недели провалялся с гриппом, что, конечно, не может быть оправданием его столь долгого молчания. И тут же добавляет, с присущим ему поэтическим пылом, что истинные причины его молчания лежат гораздо глубже: он часто страдает от длительных депрессий и странных настроений, во время которых он ни на чём не может сосредоточиться. …Тем не менее, он поставил радио-пьесу по роману И.С.Тургенева «Вешние Воды». Надо же! Оказывается, там ещё в моде Тургенев, к которому мы со школьных лет питали отвращение (как, впрочем, и к Толстому, Островскому, и иже с ними). Он надеется вернуться на сцену, а пока работает на радио – там больше платят. Кроме меня, у него есть три особых друга в Москве ( это – уже для органов ), с которым он также поддерживает связь. Потом к Мартину пришёл успех. Я узнал об этом много позже.

Лето 1962 года пролетело в сумятице рабочих будней в «Интуристе», где мне доверили, по первости, работать с «индивидуалами», т.е. отдельными туристами, а не с группами. Это были, в основном, богатые супружеские пары из «капстран», которые вежливо выслушивали мои откровения о «Ленинграде – Городе Трёх Революций», а в Эрмитаже стремились, прежде всего, «отметиться» у импрессионистов, в связи с чем мне часто приходилось менять экскурсионные маршруты по музею. Однажды мне попался американский конгрессмен, или сенатор, не помню, по имени Дэвис, который прикатил в Союз с семьёй на собственном «линкольне». Это было настоящее чудо автомобильной техники, с автоматически открывающимися окнами, поднимающейся крышей и странным набалдашником на руле, который сенатор лениво покручивал, обгоняя машины. Лимузин был таким длинным, что нам стоило большого труда развернуться на Невском проспекте. Во время остановок по ходу экскурсии мы выходили из машины для фотографирования, и это было предметом моего особого беспокойства, потому что вокруг тотчас собиралась толпа народу, и я боялся, как бы что-нибудь не спёрли. Этот сенатор, в благодарность за мои «труды», пообещал мне прислать какой-нибудь сувенир из США, и я, уж не знаю почему, попросил его прислать мне пластинку его однофамильца Майлса Дэвиса , что он и сделал пару месяцев спустя. Так я оказался владельцем редкого диска выступления знаменитого джазового трубача в клубе «Блэкхок» в Сан-Франциско, вдобавок к двум другим сокровищам современного джаза, которые он вложил в бандероль: пластинке «Тайм Аут» Дэйва Брубека и «Голубой Рапсодии» Дж. Гершвина в исполнении знаменитого Дж. Бернстайна . К сожалению, их настоящей ценности я тогда не представлял. Пластинки пошли по рукам и были сильно подпорчены.

В том году мне крупно повезло: предложили оформиться переводчиком в «одну из развивающихся стран». Последовало длительное и довольно нудное оформление: партбюро факультета, партком ЛГУ, потом ещё где-то в городе пришлось отвечать на вопросы. Но я прошёл все инстанции и 1 января 1963 года вылетел переводчиком английского языка в Индонезию. «Сбылась мечта идиота». Это было совсем не то, о чём мечталось, ибо «курица не птица, Индонезия – не заграница», но все же «лучше синица в кулаке, чем журавель в небе». В то время Индонезия находилась в «красном поясе», под эгидой СССР и Китая. В стране шло повсеместное расслоение: «низы» объединились под знаменем местных (китайских) коммунистов, а «верхи» с надеждой смотрели в сторону США. Президент Сукарно , «Бунг Карно», как его тогда называли, доживал последние дни. Назревал переворот по «китайскому сценарию», но произошло всё по-другому: власть захватили высшие военачальники, которые расправились с коммунистами единственным понятным им способом – с помощью массовых расстрелов (слава богу, к тому времени я уже был в Союзе). Я тогда работал в группе наших военных специалистов, обучавших «индонезов» обращению с нашим оружием, сплошным потоком, идущим в страну. То ли от плохого питания, то ли от нервного истощения, у меня появились неприятные боли в желудке и, проконсультировавшись с нашим врачом, я попросился домой раньше намеченного срока. Это было не очень хорошо «для моей дальнейшей карьеры», как мне объяснили в миссии, но задерживать меня не стали, и в августе того же года я навсегда покинул «страну тысячи вулканов» на теплоходе «Моисей Урицкий», который вышел из порта Сурабая, держа курс на Владивосток. Через неделю мы пересели на поезд, который промчал нас через всю Россию в Москву. Ну, а там уже и до дома было рукой подать.…