Ринат Валиуллин - Пятое время года. Избранное

– Возьми водки, всё остальное есть.

Хорошо, когда у человека всё есть. Я любил самодостаточных людей, да и сам старался быть таким. Но быть и стараться – понятия очень далёкие друг от друга. Я ещё не был.

– С натуры рисуешь?

– Я в натуре… рисую. Один я, сам себе натура. Хорошо, что позвонил, мне как раз нужно твоё участие или сочувствие, даже не знаю, как назвать.

– Хорошо, буду минут через сорок.

– Давай, жду.

Мастерская располагалась на седьмом этаже дома-колодца. Дом был старый и без лифта. Я поднимался медленно и заглянул в колодец уже в самом конце пути. Высота опьяняла. Плюнул в глубину, назло народной мудрости. Слюна плюхнулась в тёмной бездне первого этажа. В этот же момент открылась дверь, и меня встретило большое доброе тело моего друга. Мы обнялись, я вошёл первый. В мастерской было накурено, радио играло «Дым над водой». Клим к моему приходу уже заварил чай. На маленьком столике перед диваном стояли мокрые, но чистые чашки.

– Алекс, на тебе лица нет, – повернул он меня к свету. – Признавайся: чем ты болен?

– Ею, хочешь, познакомлю?

– А если это заразно? – громко засмеялся он.

– Ты знаешь… – начал я.

– Нет, – он меня перебил.

– Да, лучше тебе этого не знать. Могу только добавить, что она идеальна.

– Трудно любить идеальных: не за что зацепиться.

Я скинул куртку на стул и отдался дивану, а мой взгляд – картине, над которой работал Клим.

– Ничего не говори, – пригрозил он мне лезвием для заточки карандашей и начал им резать хлеб. Потом принялся за колбасу. Он не любил обсуждать свои картины вслух.

– Про себя можно?

– Про себя можно, так что там про тебя? Кроме того что ты влюбился.

– Разве этого мало?

– Я же хочу про тебя, а не про неё.

– Работаю.

– А ночами в Интернете?

– Да ты сам всё знаешь!

– Интернет словно женщина, стоит только войти – и уже в сетях. Необходимо определиться, какая тебе ближе.

– А если обе? Одну ты любишь, а с другой просто легко, и ты любишь её, когда хочешь.

– С женщиной просто только в одном случае: если она тебе не принадлежит. Мне лично достаточно одной, но идеальной.

– Ну и что такое, по-твоему, идеальная женщина?

– Женщина, с которой я живу, – не задумываясь, ответил Клим. – Чёрт, голова сегодня трещит, а может, это душа сохнет?

– У всякой души свой насморк, своя слезливость, своя температура, своя ломота, – подтвердил я.

– И переохлаждение всему виной, – добавил Клим.

– Лучше вином, это тебе, – достал я бутылку водки и поставил в середину стола.

– Ты с ума сошёл? С каких пор ты перестал понимать мои шутки? Мне ещё целый вечер работать. Хотя для головы это может быть приятным откровением, – он уже откручивал сосуду башку.

– Я пас, – налил я себе чаю.

Он достал одну рюмку и, наполнив её, сразу же выпил. Закусил скучавшим в вазочке мармеладом.

– Вчера на презентации одной книги был в издательстве.

– Ну и как?

– Книга – дерьмо, зато коньяк был хороший.

– Теперь понятно, откуда головная печаль, – пригубил я чашку с чаем.

– Вечером заливаем грусть, утром – сушняк, так и переливаем из пустого в порожнее, – Клим налил себе ещё одну. Махнул и снова закусил мармеладом. – Что-то не клеится сегодня, может быть, встал не с той ноги?

– А может, не с теми лёг?

– С теми, с теми. Цвет мне нужен. Никак не могу поймать нужный тон. Темпера имеет такую особенность, что, когда подсыхает, меняет оттенок, – уже мешал краски на палитре Клим.

– То же самое можно и про людей сказать. С утра у каждого свой оттенок. Сразу видно, с кем спал, где и сколько, – вытянул я свежий журнал из кипы, чтобы не мешать творцу, и начал просматривать заголовки.

Минут пять прошло в тишине, только еле заметный скрип кисти по холсту: Клим усиленно что-то затирал в поисках тона.

– Я еду в Париж, – невозмутимо продолжал выводить цвет Клим.

– Серьёзно?

– Вполне.

– Надолго?

– Надеюсь. Мне на следующей неделе должны привезти готовые подрамники с холстами. Тебе придётся их встретить и рассчитаться. Оставлю деньги и ключи, мастерская тоже будет в твоём распоряжении. Я дам твой номер мастеру, он сам позвонит. Его зовут Прохор.

Клим достал сигарету из пачки и закурил. Он походил немного, затем сел на стул и стал вдумчиво изучать своё произведение. Табачный дым окутал его лицо, которое и без того было достаточно одухотворённым: лысый череп, мощный лоб, большие глаза с длинными ресницами, красивый правильный нос, полные вдохновенные губы. Ниже – подбородок, который изящно подчёркивал профиль. Настоящий художник.

– Я тоже буду тебе позванивать, – стряхнул пепел Клим. В этот момент позвонили в домофон.

– Это Марк, музыкант, я тебе рассказывал о нём. Мы спектакль вместе ставили, гений современной музыки. Если бы я так умел рисовать, – пошёл он открывать дверь.

Я попытался навести порядок на столе: смахнул крошки на пол и налил себе ещё чаю.

Через несколько минут они появились вдвоём, Клим познакомил нас, достал ещё одну рюмку и наполнил обе. Музыкант был худой и высокий, прямые чёрные волосы поблескивали сединой, в его очках спокойно сидели умные глаза. Они смотрели, словно в окна, и думали о своём. Сильные пальцы правой руки подхватили рюмку, предложенную художником.

– Ты когда уезжаешь? – закусил собственным вопросом Марк.

– Через пять дней, надо успеть закончить эту, – указал на полотно пустой стопкой Клим и проглотил ещё одну мармеладину. Творцы закурили.

– Хорошо весной в Париже, – рассуждал Марк.

– В Париже всегда хорошо, если есть деньги, – наполнил повторно стекло Клим.

– Когда есть деньги, хорошо везде. Деньги и женщины. Иначе не на что будет тратить.

– Ты по-прежнему всё спускаешь на женщин?

– Иначе как размножаться?

– Пошляк. Я не об этом, – ухмыльнулся Клим.

– Я тоже. Путь к сердцу женщины лежит через её капризы, – музыкант внимательно рассматривал картину, над которой бился художник.

– Ну зачем тебе к сердцу? На мазохиста ты не похож, – улыбнулся Клим и воткнул остаток сигареты в пепельницу.

– В других местах у всех всё одинаково.

– А тебе обязательно нужна любовь?

– Любимых никогда не хватает, их по определению меньше, чем остальных. Хотя мне всё чаще кажется, что я уже никого не смогу полюбить.

– Умнеешь на глазах.

– Это и мешает.

– А как же жена, Марк?

– Даже в жену не удалось. Мы всё больше воюем.

– Разве стоит спорить с девушкой только из-за того, что она твоя жена?

– Да я и не спорю. Я всё время пытаюсь заключить с женой перемирие, в результате разжигаю войну внутри себя. Ты даже не представляешь, как трудно с теми, кого мы не любим.

– А ты с ними не спи.

– Я бы не спал, если бы не спалось, но ведь спится. Я знаю, как это грязно – изменять самому себе. И самое гнетущее, что некого в этом обвинить.