Владимир Эйснер - Гранатовый остров (сборник)

Норвега этого тут и похоронили на бережку, где нашли, и камень большой поставили, имя написали. Видал, небось?

– Знаю, как же. «ТЕССЕМ» – написано на памятнике.

– Во-во… А второго искать правительство ихнее ще тогда Бегича снарядило. Долго искал. Вдоль всего нашего берегу, устье Пясины обошел и острова дальни. Ну, не нашел – Артика…

– А может, Маркел Мелетьич, ТОТ и был второй-то?

– Я, как узнал ту сторию, тоже так думал, а потом – все жа нет. Пятнадцать ли семнадцать годов с той искпедиции прошло. Да ты одну зиму проживи без топора, без избы, без ружжа! Да что зиму! Скока раз бывало: провалился, не обсушился – к утру закляк…. Не можно так долго одному по северам, тут чтой-сь другое…

– Но ведь факт…

– Да. И как заноза с те поры… Одежа волчья, а волк – зверь сторожкой, возьми-ка… Мясо в мешочке двух родов, сподники с пыжику. Олень на острова редко заходит, знатко гдесь на материковой части приткнулси. По всему видать, двое их было, трое. Одному не выжить. Без ноги избы не поставишь, а без печи пропадешь.

– Слыхал я, что в революцию и в двадцатые годы норвежцы тут браконьерили.

– Норвеги не браконьерят. Это, говорят, по наших правительствах договор был: мы у них уголь добывай, они у нас зверя бьют. И мне тогдашни промышленны люди сказывали: шкуну видели в белое крашенну. Как привидение, грят, йшла и как привидение пропала. А норвеги – народ лихой, сдавна зверобои, морозом-ветром не взять, тока людей они не бросают…

Прошло с полгода. Контора рыбзавода переезжала в новое здание и Старшие школьники помогали перевозить «причиндалы», мебеля, да архив.

Димка стал быстро пролистывать старые папки.

Раньше, оказывается, не было рыбзавода, а была ПОС – пушно-охотничья станция. Записи – с августа 1928 года.

И вот, в папке за 35 _й год нашел он семью Бугаевых. Мелентий Спиридонович, Аграфена Васильевна. В папке за з8-й год прибавляется Маркел Мелентьич Бугаев. Раньше шестнадцати лет не заводили на работников трудовые книжки, справки давали.

Никакого Саввы Мелентьича нету в списках-приказах ПОС.

Наверное, «брата Саввы» и не было никогда.

В этот вечер Димка не сразу пошел домой, а завернул на могилку к Петеру Тессему, постоял у памятника Бегичеву, вышел к проливу и долго смотрел на в устных преданиях воспетое, но летописцами забытое- заброшенное, замерзшее, заторошенное, залитое лунным светом море. Но не кочи архангельских землепроходцев, не собачьи упряжки Семена Челюскина, не белые паруса «Фрама» виделись парнишке под яркой луной, а виделся высокий хромой человек, устало бредущий среди торосов с арбалетом за спиной.

Макарова Рассоха течет там, куда Макар телят не гонял.

Макарова Рассоха воробью по колено.

Макарова Рассоха девять месяцев в году не течет.

А три месяца течет.

В янтарных берегах.

Долгой стылою зимой ее глубокий каньон – лишь морщинка на белом лице тундры, но приходит благословенный июнь, и поднимается паводок, бешеный и веселый, как вены на руке рыбака, вздуваются тундровые потоки, и становится Рассоха полноводной рекой, и вымывает из мерзлоты берегов красивые желтые камешки, теплые и приятные на ощупь. Бросишь такой в костер или подожжешь спичкой и услышишь запах древнего знойного лета, давно умершего ветра и давно отшумевших лесов.

И бьют в берега мутные вешние воды, и вымывают грубые кости и спиральные полуколеса мамонтовых бивней.

И туго скрученные струи распиливают высокие берега, на которых тундровые кочевники имеют обыкновение хоронить своих мертвых. И схлынут воды, и останутся на черном песке белые косточки живших до нас людей…

На берегу Макаровой Рассохи стоят охотничьи пасти старика Евдокима. Евдоким не признает капканов. Основная деталь пасти – тяжелое падающее бревно. Оно убивает песца на месте. В капкане же песец долго мучается, частенько откручивает себе лапку и уходит, чтобы потом все же погибнуть в тундре. Поставить капкан относительно легко. Чтобы сделать и настроить пасть, надо много потрудиться.

И капканы, и пасти требуют ежегодного осмотра и ремонта. Охотники занимаются этим в конце лета, когда исчезает комар.

Обычно старик обходит свой участок пешком. Но в этом году у него «пневматик». Три рослых кобеля: белый, черный и рыжий шустро тянут по моховой тундре легкую двухколесную тележку. На тележке от пасти к пасти с комфортом едет сам Евдоким, его лопата, вещмешок и связки колышков для ремонта.

Километров пять-шесть отъехал старик от своей базовой избушки, старой заплесневелой развалюхи, построенной, наверное, еще тем самым Макаром-первопроходцем, как вдруг услышал странные звуки.

Как будто мелкие камешки быстро бросали на железный лист, как будто с треском ломали ветки для костра, как будто лопался от мороза лед на реке. Последние звуки дед распознал. Это голос тяжелого охотничьего карабина калибра 9-00 миллиметров.

Собаки рванули и бросились в распадок, где впадает в Рассоху безымянный ручей.

У самой воды горел пневматик. Настоящий. Новый. Четырехколесный. Бензобак и камеры, пожираемые огнем, густо чадили в вечернем воздухе.

В стороне от машины, лицом вниз – человек неподвижно. Собаки обнюхали его, сбились в кучу и завыли. Евдоким подошел.

Кровь уже пропитала мох и гальку и широким языком застывала на песке. Не без труда, Евдоким перевернул убитого лицом вверх. Заросшее черной бородой молодое звероватое лицо с перебитым носом и шрамом на левой скуле. Пуля угодила в шею. Из раны все еще вытекала густеющая кровь, последнее тепло жизни…

– Эх, какой молодой!..

Тундра вокруг – как железным прутом исхлестана. Длинными полосами лежал вырванный мох – пули ложились почти параллельно земле, значит и тот, второй, стрелял лежа. Но где же он?

А вот! В двухстах шагах, под нависшим козырьком берегом небольшая палатка. Очень странная палатка. Не поймешь, какого цвета. Вся в бурых, серых, палево-блеклых пятнах, как мундир пограничника или куртка геолога.

– Э-эй, кто-нито живой есть?

Деду никто не ответил, и он, стараясь как можно больше шуметь, покрикивая: «живой – выходи, однако!» – подошел к палатке. У входа – лопнувший от удара о землю вещмешок со свежим оленьим мясом, и густо кровь на мху. Евдоким оттянул тяжелый от грязи и крови полог и закрепил его на крыше застежкой.

В палатке сидел крупный тяжелый мужчина. Белобрысый и белобровый. Он раскачивался и мычал, сузив черные от боли глаза. На его груди висела половинка бинокля. Другая половинка кашей из стекла, металла и крови стекала вниз по животу на руки, сжимавшие тяжелый карабин. Увидев тщедушного скуластого старичка, блондин выпустил оружие из рук. Падая, карабин увлек за собой стоявший у примитивного столика пластиковый мешок, и рассыпались веером желтые камешки, каких много на песчаных плесах Макаровой Рассохи и впадающих в нее ручьев.