Виктор Печорин - Смерть повара

Шестигранники, однако, не поворачивались. Наверно, заросли от времени. Но и Степаныч не лыком шит. Разведя зёв большого разводного ключа на максимум, он накинул ключ на левый шестигранник. Слава богу, размера ключа хватило. Сначала шестигранник упирался, так что пришлось постучать по ключу молотком, но потом поддался и несколько раз провернулся. Также провернулся и шестигранник в другом углу. Только никаких характерных щелчков при вращении их не наблюдалось. – Да ведь это обыкновенные гайки! – обрадовался Степаныч. – Не надо никакой комбинации! Щас открутим – и все. И он с энтузиазмом стал откручивать.

Две гайки снялись легко – это действительно были гайки, только очень большие, накрученные на толстые пруты с резьбой. Третья шла туго. Когда она была выкручена почти до половины, штыри, ранее освобожденные от гаек, частично утопились вглубь. Наконец, и третья гайка слетела. Внизу под плитой раздался скрежет. Но цель была уже близка. Даже ожесточенное сопротивление четвертой гайки уже не могло остановить кладоискателей. Они дергали рукоятку ключа по очереди, поливая упорную гайку отборным матом и растительным маслом, найденным на кухне. Наконец, при помощи невероятного мышечного напряжения и такой-то матери, удалось осилить последний поворот. Гайка слетела с резьбы, Степаныч, вместе с ключом, продолжая движение, зарылся носом в пыль, а где-то далеко внизу раздался приглушенный грохот и звон. Кладоискатели вновь склонились над находкой. Теперь тяжелая латунная плита был свободна, даже выступавшие из нее штыри с резьбой куда-то исчезли. Подцепив плиту за один край, они откинули её в сторону и замерли в глубочайшем изумлении. Под плитой им открылся не сейф, и не лаз в тайник. Там был… обычный цементный пол, в котором зияли четыре глубокие дырки от тех штырей, на которых были закручены гайки. И больше там ничего не было!

В изумлении незадачливые искатели сокровищ, лишенные дара речи, уставились друг на друга. В комнате повисла поднятая упавшей плитой пыль и мертвая тишина.

Долго ли длилась эта немая сцена, сказать трудно.

Через некоторое время она была прервана настойчивым стуком в дверь, причем стучали, похоже, не только руками…

Тем временем, этажом ниже персонал и, по неурочному времени, еще немногочисленные посетители ресторана наблюдали следующее необъяснимое явление. Многоярусная старинная люстра, украшавшая зал и придававшая ему особую торжественность, вдруг ни с того, ни с сего начала подрагивать, позвякивать своими хрустальными сосульками, потом заскрежетала и накренилась на один угол.

Посетители, которые сидели ближе к центру, повскакали с мест, официанты тоже прижались к стенам, у знойного красавца-бармена до щелчка отпала челюсть. Уборщица тетя Маша осеняла себя крестным знамением, пятясь к выходу. Кто-то крикнул: «Землетрясение!». Раздался истеричный женский визг, люстра несколько раз сильно качнулась, а затем… А затем вся эта лавина бронзы и хрусталя, позвякивая, сверкая и искрясь, алмазным водопадом рухнула вниз, произведя страшный грохот и погребя под собой высившуюся посередине зала разлапистую пальму, пару столов и несколько стульев.

Объяснить оба эти удивительных события, произошедших практически в одно и то же время, но в разных точках пространства, а именно – нахождение и внезапное исчезновение клада в бабкиной квартире и падение антикварной люстры в ресторане, – оказалось возможным, только совместив оба эти события и протянув между ними причинно-следственные связи. Связи эти обеспечивались четырьмя толстыми прутами, пропущенными сквозь перекрытие ресторанного зала еще во время строительства дома, и надежно закрепленными сверху четырьмя гайками, опирающимися для надежности на толстую латунную плиту. На плите было выгравировано по-французски, что люстра изготовлена фирмой «Рожер Прадье» в 1897 году по уникальному проекту архитектора ле-Дюка. Эти-то гайки путем неимоверных усилий и открутили своими трудовыми руками Степаныч с Саньком, принявшие латунную плиту с загадочной надписью за крышку замурованного клада.

Потом, конечно, горе-кладоискателям предстоял длинный и скучный разговор в казенном доме, но это уже совсем другая история.

Никогда не угадаешь, когда и где жизнь преподнесет тебе урок.

Один из первых таких уроков, во всяком случае, из тех, которые запечатлелись в моей памяти, я получил на новогоднем утреннике в детском саду.

Утренник, чтоб вы знали, это что-то наподобие взрослой вечеринки, только утром и без алкоголя.

Обычно утренник напоминает нечто вроде самодеятельного спектакля, режиссером которого выступает одна из воспитательниц, роли исполняют дети, а в качестве публики используются приглашенные родители, то есть взрослые.

Что за действо разыгрывалось на детсадовских подмостках в тот раз, я помню смутно. Заполнился только восход солнца вручную – большой картонный круг, изображавший солнце, был подвешен на задней стене на гвоздике, и его за веревку тянула старшая воспитательница, отчего солнце, пошатываясь, рывками ползло вверх.

Кульминацией праздника было вручение подарков Дедом Морозом, – он по очереди вызывал детей к елке, и спрашивал то, что обычно спрашивают взрослые у детей: «как тебя зовут?» и «кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» А потом, вне зависимости от ответа, называл «молодцом» и одаривал игрушкой из бархатного мешка.

Большинство моих товарищей высказывало желание стать космонавтами или пожарными. Врачи и военные котировались меньше.

Когда очередь дошла до меня, я вполне искренне сказал, что хотел бы стать… энтомологом.

Честное слово, я никого не хотел обидеть или унизить – просто сказал то, что думал.

Я и правда очень любил наблюдать за жизнью насекомых. Они казались мне какими-то инопланетными существами, живущими своей, непохожей на нашу, параллельной жизнью. Они строят дома, добывают пищу, воюют, растят своих детей. Мне нравилось разглядывать этих существ. Одни из них одеты в роскошные одежды, другие производят угрожающее впечатление, неся на себе оборонительные и наступательные орудия: огромные рога, жала, лапы-клещи, мощные челюсти. Я упивался книгой Жан-Анри Фабра с забавным названием «Нравы насекомых» и мечтал посвятить свою жизнь энтомологии – наблюдению за насекомыми.

Именно эту простую правду я и сказал.

Не забыть мне выражение лица Деда Мороза в тот момент. Он сглотнул, его глаза округлились, челюсть под накладной бородой отвисла.

– Кем?

– Энтомологом.

Последовала немая сцена.

Дед Мороз беспомощно смотрел на старшую воспитательницу, та лихорадочно перебирала свой словарный запас, одновременно прикидывая, не прозвучало ли на вверенном ей мероприятии чего-то антисоветского. Некоторые взрослые привстали со своих мест. Картонное солнце вдруг сорвалось вниз, грохот его падения казался оглушительным в наступившей тишине.