Владимир Янсюкевич - Игра с тенью

Это случилось в конце девяностых, летом, в маленькой деревушке Верхнее Забытково…

Но сначала он попал туда (или не туда, далее разъяснится), не зная даже названия этой деревушки, расположенной где-то в неведомой глуши то ли Костромской области, то ли Вологодской, то ли Ивановской – он так до конца и не уяснил её точной географии, о чём позднее бесконечно жалел – куда его занесло благодаря тяге к перемене мест, неожиданно проявившейся в нём после окончания литинститута, где он с завидной усидчивостью в течение пяти лет постигал азы поэтического мастерства. Педагоги с нескрываемым восхищением следили за необычайно лёгкими взлётами его поэтического дара и за его, редко свойственному молодым, трудолюбием, которые в подобном счастливом сочетании не могли не дать в скором будущем грандиозных ростков. Они видели в нём весну гения и прочили ему великое будущее. Да и сокурсники тянулись к нему, как цветы к солнцу, полагая, что он заглядывает туда, куда не дано заглянуть рядовым смертным. В каком-то смысле они были правы. И сам Кузьма, смутно осознавая эту свою особенность, в один прекрасный день резко поменял образ жизни. Он вдруг понял, что не может долго находиться на одном месте, что ему следует постоянно перемещаться. И дело было не только в необходимости смены впечатлений и не столько в ней. Перемещение ему было нужно для чего-то другого. Он словно хотел, как уже говорилось, от чего-то или кого-то укрыться, убежать, словно кто-то постоянно его преследовал, с целью склонить к нарушению естественного нравственного закона – именно так в порыве откровения он прокомментировал своему другу собственную тревогу.

И вот однажды летом он сказал матери, что должен развеяться, а для этого ему надо уехать из Москвы, подальше от городского столпотворения, побродить по просторам России, осмотреться. Мать огорчилась, но препятствовать не посмела. Слишком сложно на определённом этапе у них складывались отношения, до полного разрыва. И, не желая потерять сына вновь, она всячески поощряла его во всех начинаниях, уговаривая себя тем, что молодой человек ищет свой путь. Все средства связи и ориентации в пространстве и времени, как-то: часы, мобильный телефон, плеер и прочие электронные побрякушки наступившей эры Водолея – Кузьма засунул в ящик стола и плотно его задвинул. Главное, остаться лицом к лицу с таинственной необозримостью пространства, послать подальше всех воркующих изо всех дырок с умным лицом о состоянии мира, оградить себя от любых сведений извне, которые, если уж быть до конца честным, всегда подаются в искажённом свете: или с патриотическим дрожанием в голосе, или с изрядной долей цинизма и пошлости, или откровенно лгут, не моргнув глазом, ибо их цель – манипулировать сознанием, и потому не могут рассматриваться, как объективный источник информации. Да и бывает ли таковой вообще? Каждый осведомитель на кого-то работает. Лучше ничего не знать, чем иметь представление о мире с чужой подачи, которая порождает спящего гражданина, не желающего подключать голову – за него-де есть кому подумать. Кузьма не заблуждался на их счёт, решив оградить себя от информационного монстра всеми доступными ему средствами. Он собрал только маленький рюкзачок, с которым когда-то ходил в школу, бросив в него всё необходимое для гигиены, да сунул в кошелёк кое-какие сбережения. Затем, закрыв глаза, ткнул пальцем в заранее составленный им на тетрадном листке список московских вокзалов и отправился на выпавший ему Ярославский. На вокзале он также, вслепую, ткнул в расписание поездов и тут же купил билет на поезд до Костромы. Но неожиданно пересел на другой, следующий по этой же дороге, но куда именно, он принципиально не посмотрел и ни у кого не стал спрашивать. Куда привезёт, туда и привезёт.

Примерно после четырёх часов езды, или чуть более, он неожиданно увидел промелькнувшую в вагонном коридоре странную тень, и его охватила необъяснимая тревога. Интуитивно он почувствовал в ней грозившую ему опасность. Она-то и выгнала его из железной западни на свежий воздух. И на первой же остановке он соскочил на какой-то небольшой станции, названия которой он не запомнил, потому что и не желал запоминать – знать координаты своего местопребывания не значило затеряться – отошёл в сторону, подальше от железнодорожных путей, и побрёл по первой попавшейся ему на глаза просёлочной дороге, ведущей в неизвестность. Хотя, рассуждая здраво, можно сразу понять – всякая дорога куда-нибудь да приводит. Сначала она петляла по лесу, потом тянулась по овсяным полям, пересекала небольшие перелески, спускалась в низины и поднималась в гору, поворачивала вправо-влево и снова выпрямлялась. Который час он не смог бы сейчас определить. В поезд сел поздно вечером, затем, спустя несколько часов, когда уже светало, вышел неизвестно где, и за всё это время ни разу не сомкнул глаз. И потому сейчас он не чувствовал ни рук, ни ног, двигался механически, на автопилоте. Шёл, шёл и вдруг обнаружил, что видимость ухудшилась настолько, что превратилась в свою противоположность – он оказался в вареве клубящегося густого тумана… Кузьма напрягся, замер, и на какое-то мгновение почти физически ощутил, как в его голове что-то щёлкнуло, потом погорячело, одно отделилось от другого, задвигалось, завертелось, память выволокла на свет и рассыпала перед ним беспорядочные обрывки знаний, будто кто-то в поисках неизвестно чего бесцеремонно хозяйничал в его интеллектуальном архиве, и, можно сказать, используя крылатую фразу известной перестройки, процесс пошёл – мысли, как разбегающиеся галактики после Большого взрыва, понеслись во множестве, одна вдогонку другой, и закружили с невиданным ускорением, и от этого ему сделалось нехорошо, земля стала уходить из-под ног, словно он медленно, но неуклонно, начинал погружаться в гигантскую воронку… Его движения были полуобморочно замедленны. Ему захотелось за что-то ухватиться, на что-то опереться, но руки беспомощно сучили в воздухе, как щупальца контуженного кальмара…

Туман… туман… туман… Основываясь на конкретных ощущениях, можно придти к любопытным умозаключениям. Туман неопределённости… Туман предположений… Туман воспоминаний… Везде и всюду – туман. Он даёт нам возможность выбора и в то же время её отрицает. И единственная вероятность выйти на какую-то смысловую дорожку – положиться на случайность. Ни о чём нельзя сказать наверняка. Вся наша жизнь – туман. А когда всё в тумане, когда во всём неопределённость, следует полагаться только на случай. Случай – тамада на пиру неведения. Случайность – колыбель радостей и огорчений одновременно, и наша надежда. Верующие полагаются на Бога, тоже в глубине души принимая его за счастливую случайность (вдруг услышит!), случайно дарующую нечто необходимое. Но на всякий случай (и здесь – случай , как некое ожидание страждущего сознания) подстраховываются и почти с благодарностью поминают падшего ангела – в народе издавна говорят: чем чёрт не шутит! Или: на Бога надейся, а сам не плошай. То есть, надежда на некое везение присутствует, но и сам подсуетись, не сиди сиднем, а лови щуку, исполняющую желания, увеличь количество шансов, сделай счастливую случайность возможной. Она – единственная путеводная звезда, ведущая… в том-то и дело, о том, куда ведёт эта самая случайность, мы узнаём не раньше, чем там оказываемся. Но ведь нам интересна не цель, а сам процесс, не так ли?