Женя Снежкина - Слушай. Говори

Вечером пришла мама. Я говорю: «Смотри, меня бабушка ударила прыгалками, видишь, какой у меня след на коленке». Мама к бабушке, а та пьет валерьянку, успокаивается от осознания того, что она ребенка чем-то стукнула. Мама тогда сказала: «Мало ударила». Но потом мы все это со смехом вспоминали.

Мама и бабушка… Мама, например, умела шить. Она «доставала» ткани и сама себе шила платья, у нее было какое-то невероятное количество платьев, нам она тоже шила платья, поэтому у нас с сестрой никогда не было китайских платьев с воланчиками и рюшечками. Мы носили ее платья.

Помню, как она подарила на день рождения бабушке четыре или пять отрезов ситцевой ткани. Я была очень разочарована – разве это подарок? А бабушка болела сахарным диабетом, и у нее был очень большой живот, а все остальное – маленькое, она, как беременная, выглядела. Найти одежду на такую фигуру было невозможно, и бабушка всегда очень страдала от этого. Я говорю: «Боже мой, мама, ты подарила бабушке ткань на день рождения. Какой ужас!» А потом мама сшила бабуле из этих тканей два платья: одно – красное с синим, другое – зеленое с синим. Это зелено-синее платье долго жило, в нем потом бабушку хоронили.

А еще мы с мамой ходили гулять в сквер, который уходил в Измайловский парк. Там, в парке, множество прудов и горок, зимой мы катались с этих горок на лыжах и санках. Зимние забавы я очень любила, очень любила ходить в парк.

Помню, как однажды осенью мы пошли туда с мамой и встретили какого-то ее знакомого, который гулял со здоровенной собакой – московской сторожевой. Я тогда была не сильно выше той собаки. Хозяин сказал собаке: «Ну, поздоровайся с Верочкой». Тогда собака начала меня облизывать. Я просто опешила: стою мокрая, вся в слюнях какого-то чудища. Для меня тогда собаки были звери не больше болонки, а тут этот, здоровый такой… Помню ощущение то ли испуга, то ли радости, потому что собака была очень дружелюбная и не хотела меня обидеть.

Вот про собаку еще вспомнила. У нас были животные – черепаха Маргоша и болонка Джулька. С собакой нужно было гулять, и я иногда брала ее с собой на вечерние прогулки. Помню запах Джульки. У нее была такая привычка – к приходу дедушки писала на пол в ванной. Бабушка старалась с Джульеттой погулять непосредственно перед дедушкиным приходом, но Джулька выдавливала из себя хотя бы каплю. Придя домой, дед шел мыть руки в ванную, Джулька за ним и демонстративно и писала на пол. Такие у нее с дедом были отношения, не знаю отчего. Может быть, таким образом она показывала ему свою привязанность.

Она прожила с нами до последнего. Я помню, как мы с бабушкой ходили ее усыплять. К этому моменту она была уже очень старой, у нее начались неисправимые проблемы с сердцем, она все время задыхалась и сильно страдала от этого.

Бабушка посадила Джульетту в сумку, взяла с собой меня, и мы поехали куда-то далеко на трамвае, потом долго несли ее до ветеринарной клиники.

Бабушка несла ее. А возвращались без собаки.

Бабушка мне объяснила, что Джульке сделали укол, и все – ее больше с нами нет. Тогда я сказала, что, наверное, это хорошо, что ее больше нет, потому что она долго мучилась. «Нет, не хорошо это», – сказала бабушка и заплакала. И я себя почувствовала так… как будто меня побили. Бабушке и так было плохо, а тут еще я со своими высказываниями…

Каждое лето, пока у нас не было дачи, мы на машине ездили с мамой, бабушкой и дедушкой в лес за грибами. Собирались основательно, мама в термос заливала тушеную картошку с мясом, в другой термос – чай, еще брали сладости для меня. Еще в багажник складывали дедушкино раскладное зеленое в коричневую полоску кресло с подлокотниками, бабушкино синее в серую полоску кресло с подлокотниками, мамино и мое кресла без подлокотников, пестрые, как матрас, и табуретку для сестры. Помню, что грибы мы собирали ведрами. Потом, уставшие, рассаживались в креслах, мама доставала газовую горелку, разогревала еду, и мы обедали.

Потом эти грибы бабушка солила. Без них ни один Новый год не проходил.

Новый год мы всегда встречали только с семьей. Кроме всех нас иногда приходили наши дядья – мамины братья. Дядя Витя жил один отдельно от нас и часто болел. Он работал каким-то инженером, вечно был занят, что-то чертил. Маленький и толстенький такой мужичок. Я его нежно любила. Был еще дядя Гоша, такой поэт-наркоман, который мотался где-то, так что редко появлялся в доме.

Так вот. 31-го числа я просыпалась от того, что на кухне творится какой-то бедлам: кастрюли гремят и мама с бабушкой ругаются. Точнее, я слышала в основном мамин голос, бабушка очень тихая всегда была. Мама говорила: «Мешаешь… отойди… не можешь резать где-нибудь в другом месте…» Я вставала и чапала на кухню. Там мама сначала отсылала меня в ванную умыться, а потом давала бутерброд и чашку чая. Я сидела на кухне, пила чай и нежилась в пару.

Из всех кастрюль, стоящих на плите, в этот день валил пар, окна запотевали, мама открывала фрамугу, но и это не помогало. Однажды 31-го к нам даже пришел участковый. Оказалось, что он пришел проверить, не гоним ли мы самогон – так у нас пар из окна валил. Мы, говорим, не гоним, мы готовим.

После завтрака мама отсылала нас к себе – идите, играйте, не мешайте. Ответственным за нас в этот день назначался дедушка. Он включал телевизор, но никогда не сказки, а какие-нибудь старые фильмы. Сказки он нам почему-то не ставил никогда. Потом он собирал нас, и мы шли куда-нибудь на елку. А после елки к нам домой обязательно приходили Дед Мороз со Снегурочкой. И с подарками, это же главное.

Домашняя елка, где нас поздравляли, естественно, стояла у нас в комнате – огромная, всегда живая, украшенная старыми-старыми игрушками. Некоторые эти игрушки сохранились до сих пор.

Затем нас кормили чем-то на кухне на скорую руку и отправляли на принудительный «тихий час», причем спать мы должны были дольше, чем положено. Мне, конечно, не спалось, и валяться просто так в кровати было тоскливо. Это самое нелюбимое время 31 числа.

Потом наступало главное действо. Мама накрывала на стол. Она всегда делала это только сама. Сначала она перемывала весь праздничный фарфор и хрусталь. Пока посуда сохла, мама раскладывала стол, потом залезала в нижний ящик серванта, доставала оттуда белую праздничную скатерть и салфетки. Потом вытирала и расставляла сначала приборы, затем ставила салаты.

На новогоднем столе обязательными были несколько салатов, главными – оливье и винегрет, их на стол подавали в двух хрустальных салатницах – для оливье побольше, для винегрета поменьше. Винегрет я ненавидела, потому что его заправляли постным маслом, которое пахло семечками. Еще был салат из печени трески с яйцом, его ставили на стол в длинной хрустальной ладье.