Тимур Постоев - Русалочка

Мало что в этой жизни интересовало Фриду: простушка из Хабергассе жила точно в коконе, отгородившись от окружающего мира, пугающего ее, маленькую и беззащитную, своим размахом. Она не расставалась со своей швейной машинкой, и найти еще хоть что-нибудь, что пришлось бы ей по нраву, было крайне сложно. Разве что, она любила оперы: в особенности, Вагнера. Достать билеты на премьеры было крайне тяжело, потому Фрида с большой охотой соглашалась шить костюмы для Маркграфской Оперы, зная, что благодарный распорядитель выпишет ей пригласительный. Вагнеровские оперы она знала наизусть; вместе с их сказочными героинями она переживала все беды и невзгоды: возможно, потому, что ее собственная жизнь была крайне скудна, если не безлика.

Что можно было бы еще сказать о ней, спросите вы. Все то, о чем рассказал я ранее, могло бы относиться к каждому, и совсем не делает исключением бедняжку-портниху из Кройссена. Предупрежу вас сразу, что и дальше речи о чем-то необычайном и непредсказуемом не пойдет: мой рассказ о человеке, а человек крайне ожидаем и предсказуем. Разве что некоторые найдут что-то неожиданное в себе. Как я, к примеру. Встретив Фриду в октябре 1882 года, я и не думал, что все следующие годы буду снова и снова вспоминать это кричащее молчание.

Тогда, в середине октября 1882 года, я не знал, что почти три месяца назад в жизни простушки из Хабергассе произошло то, что сломало ее еще больше, нежели расставание с отцом и годы одиночества.

Бури в Кройссене были делом нечастым. Есть на земле такие места, на которые осерчала природа, вспомнить хотя бы несчастную Флориду. Ураганы, наводнения, землетрясения – о чем только не пишут в берлинских газетах. На Кройссен же бури сходили не с разгневанных небес, а с газетных полос, и были то совсем иные бури. Никакого тебе всеразрушительного ветра или града с куриное яйцо: только сплетни, однообразные и скучные. Дипломатические интриги, скандалы в дворянских семьях, казнокрадство и взяточничество бюргеров.

Заправские сплетницы, те самые, что целыми днями роились в Хабергассе и перемывали косточки без исключения всем, от прохожих до Господа, ездили за свежими новостями в Пегниц или в Байройт. Чаще в Байройт, ведь этот живописный городок в полутора милях от Кройссена знал весь свет Европы: здесь долгое время жил Вагнер, здесь он написал своего знаменитого «Парсифаля», здесь же «Парсифаль» был впервые поставлен по завещанию композитора в 1882 году. Именно тогда и началась наша история: в июле 1882 года, когда в рамках известного на всю Германскую империю Байройтского фестиваля мир увидел долгожданную премьеру «Парсифаля», последней вагнеровской оперы.

Думаю, несложно представить, как встрепенулся провинциальный Кройссен летом 1882 года, когда на несколько дней внимание всей европейской богемы было обращено к соседнему Байройту. Премьера была назначена на 26 июля, но еще за месяц в каждом закоулке Хабергассе неугомонные сплетницы вздыхали и охали: «Видели ли вы новые аллеи в Байройте?», «Не знаете ли, где остановился кронпринц?», «Правда ли, что на премьеру пожалует русский царь с семьей?» и прочая, прочая. У любого, кто, к несчастью, в ту пору оказывался в Хабергассе, начиналась страшная мигрень.

Но в одном, безусловно, все эти пресловутые сплетницы были правы. Господи, как же изменился Байройт за неделю до премьеры «Парсифаля»! Старинный уездный городок превратился в культурный центр всей Германии, если не Европы. Живая музыка, гастролирующие артисты, литературные салоны и знаменитые на всю Баварию ярмарки и выставки – все это обрамлено вычищенными до блеска бульварами, свежей зеленью аллей и парков, заново выбеленными фасадами домов в центре города. Повсюду восторг, гостеприимство и отменное баварское пиво: жизнь фестивального Байройта на неделю превратилась в настоящую сказку.

Желающих попасть на Байройтский фестиваль было настолько много, что провинциальный городок не смог вместить всех гостей: многим пришлось расположиться в пригородах Байройта, чем, кстати, с пребольшим удовольствием воспользовались те, кто предпочитал тишину или же дешевизну. Надо сказать, имперские власти и тут постарались на славу: между Байройтом и пригородами были пущены дополнительные экипажи, да и в самих городах карет прибавилось.

Вот тогда наступил черед ликовать городкам и деревушкам, соседствующим с Байройтом. Жители пригородов взахлеб обсуждали, какой гость, не нашедший себе приюта в Байройте, пожаловал в их дыру. Кому-то достался министр финансов, кто-то получил курфюрста с семьей, а в Кройссен, по слухам, должен был пожаловать датский консул с женой.

Всего лишь за день о таинственном консуле было сложено столько легенд, что хватило бы на пару фольклорных сборников. Нашлась добрая сотня людей, утверждавших, что они лично знакомы с консулом: их показания чуточку расходились, но все они клялись и божились, что неведомый гость – еще тот плут и обманщик, что в постоялый двор его пускать нельзя и что приедет он вовсе не для того, чтобы насладиться Вагнером, а для того, чтобы шпионить и сеять интриги. В одном лишь никто не сомневался: консул обязательно окажется престарелым брюзгой в замусоленном мундире, скупым до невозможности, а его жена непременно будет заносчивой зазнобой, скандальной и капризной.

Каково же было удивление кройссенских сплетниц, когда из экипажа, остановившегося в Хабергассе, вышел ослепительный красавец тридцати лет, одетый по последней моде, с еще более молодой спутницей-блондинкой в открытом до неприличия платье. Толпа зевак все еще ждала, когда из экипажа появится брюзга в мундире, но последние сомнения были развеяны, когда навстречу молодой паре выбежали два лакея и начали перетаскивать многочисленные чемоданы из экипажа в постоялый двор. В постоялом дворе консул не задержался: сделав все необходимые записи в гостевой книге, он вместе со спутницей уехал кататься по городу.

Вы не представляете, какое началось волнение: глянешь со стороны – будто бунт. Кто-то начал утверждать, что на безымянном пальце у красавца-консула не было кольца, кто-то вспомнил, что видел роскошную блондинку в обнимку с каким-то ландграфом на первой полосе одной из мюнхенских газет. Для разрешения споров выкрали из постоялого двора гостевую книгу: действительно, у консула и его спутницы были разные фамилии, а значит, датский красавчик был холост и потому еще более привлекателен.

Так или иначе, консула звали Эрик Стормгард, и теперь об этом знал весь Кройссен. В постоялый двор он вернулся поздно, громко ругаясь при этом со своей спутницей. На следующий же день он завтракал в одной из блинных в Хабергассе в одиночестве, совершенно не обращая внимания на многочисленных воздыхательниц, внезапно заполонивших совсем не популярную до этого забегаловку. Стормгарда стали наперебой приглашать в различные заведения, зная, что за ним потянется целый рой поклонниц, однако консул предпочитал завтракать в той самой ничем не примечательной блинной в Хабергассе. Здесь, за одним из старых, обшарпанных столиков, и состоялась первая встреча простой кройссенской портнихи и датского консула.