Лев Трахтенберг - На нарах с Дядей Сэмом

Рэп-певцы приложили свою руку к делу популяризации общеамериканского цветного жаргона. Так, одна фраза кочевала из песни в песню, была любима всеми и использовалась зэками направо и налево. Мне она нравилась необычайно, поскольку была настоящим бриллиантом в короне афроамериканского инглиша [142] English. .

Писалась и произносилась она одинаково ярко и необычно: «Fa shizzle, ma nizzle!» [143] Ритмический набор звуков, не имеющий никакого смысла. , означала: «For sure my nigga!» и переводилась: «Конечно, мой ниггер!»

В значении – «друг».

Лингвист Трахтенберг подумал и сделал пометку в своем кондуите: «Ebonics – это особая языковая форма, употребляемая афроамериканцами и заключенными американских тюрем, со своим уникальным синтаксисом, фразеологией, грамматикой, фонетикой, ритмом и семантической системой, отличающейся от логического и общеупотребительного английского языка, служащая замаскированной формой протеста против стигматических и расистских установок в современном обществе, а также для передачи закодированной информации между членами одной социально-возрастной или этнической группы».

Я остался доволен собственным научным выводом. Оказалось, что уроки из Воронежского универа даром не прошли.

Апофеозом наших с Джуниором занятий ибониксом и негритянско-тюремной субкультурой было совместное исполнение рэп-песен.

По вечерам от своих соседей мне волей-неволей приходилось слышать очередную «горячую десятку» хип-хопа, рэпа и «Ар энд Би».

Иногда, как заправский исследователь Миклухо-Маклай, я просил исполнителей написать или медленно проговорить слова того или иного шедевра.

Через несколько месяцев я уже мог поддержать светский разговор – «table talk» [144] Разговор во время застолья. о композиторах и поэтах-песенниках, популярных в моей 315-й: Фифти Сенте, Джей Зи, Бигги Смолзе и прочая, и прочая, и прочая.

Джуниор явно гордился своим студентом.

Когда мы с ним прогуливались по зоне, он любил останавливать каких-то своих черных друзей и просил их узнать у меня «как дела»?

Подыгрывая своему 25-летнему профессору, я как собака Павлова, натренированно выдавал один из отскакивающих от зубов ответов про «унитаз» или «глорию мунди» [145] Gloria mundi – «мирская слава» ( лат. ) .

Успех шоу был гарантирован!

При этом все стороны (каждая на свой лад) получали удовольствие от этих добрых и незлобивых лингвоэтнографических игрищ.

Безусловно, гвоздем программы для сокамерников и особо близких товарищей было мое сольное исполнение популярной рэп-песни Бигги Смолза «Who the fuck is this / Calling me at 5.46 in the morning? / I am yawning! [146] Какого черта мне кто-то звонит в 5.46 утра, когда я еще зеваю? »

Иногда по просьбе американских трудящихся я повторял эту композицию о трудной жизни чернокожего наркоторговца на «бис».

Хохот переходил в стон, народ отчаянно бил себя по коленкам или подвернувшимся нарам, а мы с Джуниором снисходительно кланялись «многоуважаемой публике».

При этом мой эксцентричный наставник картинно протягивал мне свою темно-коричневую руку, а я ему – свою.

Как на открытке или политплакате советских времен о дружбе народов, мы застывали в межрасовом рукопожатии и экстазе интернационализма.

При этом мы громко, серьезно и с выражением произносили политически корректную американскую белиберду: «Плавильный котел», «Расовое разнообразие», «Отсутствие предубеждений», «Межэтническая дружба» и тому подобное.

Нами могли бы гордиться доктор-мечтатель Мартин Лютер Кинг-младший, Нельсон Манделла или моя классная руководительница Ольга Николаевна Гранова, навсегда вбившая в меня основы марксизма-ленинизма.

При всем при том и несмотря на показное братание, никаких особых иллюзий о коварстве большинства моих чернокожих соседей-каторжан я не имел.

Для «белого брата» у них зачастую находился увесистый камень за пазухой, хотя в глубине души я надеялся, что и Лук, и Джуниор – исключение из правил.

К тому же Джуниор был моим верхним «банки» [147] Bunk – койка. – то есть сокоечником и сонарником, а это ко многому обязывало. Более чем близкое соседство.

Джозеф Чарльз Джефферсон – он же Слим [148] Slim – худой. , он же Джуниор, бывший студент-правовед, сумел поразить мое почти что девственное тюремное воображение.

Это был не просто 25-летний высокий негритос, напоминающий страуса «эму» из-за оттопыренной пятой точки, а ходячий фонтан красноречия, эксцентрики и остроумия.

Наверное, благодаря этому «фонтану» я выбрал именно его своим учителем зэковского жаргона и ибоникса.

Мой новый тюремный дружбан одевался в соответствии с «черной» тюремной модой – его штаны были максимально приспущены и держались на честном слове.

Вернее, на его солидных размеров мужском достоинстве.

Чернокожая молодежь и копирующие ее пуэрториканцы с доминиканцами любили приспустить свои штанцы и за пределами тюрьмы. Взору окружающих открывались либо подштанники-кальсоны, либо трусы-боксерс, либо полуголые темные задницы.

На самом деле история со спадающими безразмерными штанами, захватившими Америку и Европу, весьма любопытна.

Как часто случалось в последние десятилетия, все началось в черных городских кварталах Нью-Йорка. Почти в каждой семье, проживавшей в запущенных городских многоэтажках, кто-то либо сидел, либо ожидал скорой посадки.

Южный Бронкс, Гарлем, Бедфорд-Стайвесант, Ист Нью-Йорк, Краун-Хайтс, Флатбуш, Фар-Раквей, Джамейка [149] Районы Нью-Йорка. – адреса моих новых приятелей и замкнутого круга, из которого выбраться очень и очень трудно: наркотики, безграмотность, многолетняя привычка жить на социальные пособия.

Об институте семьи в этих «нейборхудах» [150] Окрестности ( сленг ). вообще никто не вспоминал.

Почти ни у кого из моих чернокожих товарищей по Форту-Фикс не было жен – их место занимали герлфрендши или «baby mamas» [151] Мать ребенка ( сленг ). . С первыми тусовались и развлекались, вторые (после тусовок и развлечений) растили будущих бандитов и бандиток.

Многодетная мамаша получала городскую квартиру и социальное пособие – «велфэр» [152] Welfare – название пособия, буквально «благоденствие». на себя и всех своих разномастных детей – безотцовщина ее нисколько не пугала. Так жили все ее соседи, друзья, родственники и знакомые из поколения в поколение.

Время от времени между отсидками появлялись ветреные папаши и подбрасывали деньжат от торговли крэком на соседнем углу.

Иногда чернокожие «мурки» выходили на дело сами: они шли куртизанить на те же самые углы или воровать шмотье в универмагах.

Попадая в городскую тюрьму или СИЗО, цветные жители гетто лишались шнурков на ботинках, ремней на поясе и в некоторых случаях пуговиц на ширинке.