Горос - Бессмертие для мертвых

© Горос, 2016

© Горос, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Все мы грешные!

Эту фразу часто повторял мой дед, пока не умер от цирроза печени. «Я так лечусь. Без этого давно бы сдох», – утверждал он, опрокидывая очередной стакан. Мне было семь, когда, вернувшись из школы, я обнаружил деда на полу посреди кухни, стонущего, но продолжавшего вливать в себя самогон. Одной рукой он прижимал к груди икону, а другой сжимал горлышко порожней бутылки. «Прости меня, Господи! Грешен я! Прости меня…» – повторял он, пока не испустил дух.

Все мы грешные!

Эти слова не сходят с потрескавшихся губ моей бабки. Этими же губами она каждый день прикладывается к бутылке, словно стараясь наверстать то, что не успел ее спившийся муж. Она часами, пьяная, может просиживать в «святом углу», вслух разговаривая с иконами. Говорят, они старинные. Они нам достались вместе с домом. Я неоднократно слышал от бабки историю о том, как мой прадед выбился в люди. Он был простым батраком до того, как над страной взвилось алое знамя революции. Прадед принял правильную сторону – подался в Красную армию. Результатом такого выбора и стал наш дом, отобранный у какого-то раскулаченного зажиточного крестьянина. Что стало с прежним владельцем, никто уж и не помнит. Или не хотят вспоминать?.. Прадед был идейным коммунистом, но, как утверждает бабушка, втайне все равно верил в Бога. Иначе зачем же он тогда закопал в огороде все найденные в доме иконы? Хотя, я думаю, на самом деле мой предок просто-напросто смекнул, сколько в будущем можно будет выручить за этот «опиум для народа». Политика ведь меняется, ценности остаются. Достать прадедовский клад решились только после его смерти, когда одряхлевшее советское государство, как и большинство стариков перед смертью, вспомнило вдруг о духовности и ударилось в религию, постаравшись забыть, как рушило церкви в годы своего зарождения. Часть икон бабка оставила дома, часть отнесла в заново отстроенную местную церковь, где отец Алексий до сих пор молится о бессмертии прадедовой души.

Все мы грешные!

Эта фраза досталась в наследство моему отцу вместе с алкогольной зависимостью и полуразрушенным домом. Он искренне считает нашу семью несправедливо обделенной и за это ненавидит весь мир. Уверен, случись в стране еще одна революция, он, как и прадед, непременно стал бы на баррикады в надежде получить новый дом взамен того, что развалился (не без его участия, между прочим). «Почему одним все, а нам ничего? – любит под рюмочку заявить отец. – Мы грешим не больше других!» В итоге причину своих бед он нашел в «загубившей ему жизнь» моей маме, которая каждый день расплачивается за это синяками и ссадинами.

Все мы грешные!

Мне стало противно, когда эту фразу произнес мой старший брат на скамье подсудимых, прежде чем его закрыли на семь лет за убийство – пырнул ножом своего приятеля в пьяной кухонной ссоре. Через два года он вернулся по амнистии, но тут же отправился дальше по этапу, прервав еще одну человеческую жизнь. Я до сих пор не могу смотреть в глаза одинокой женщине, у которой он отобрал единственного сына.

Все мы грешные!

Выходит, мой обреченный младший брат тоже грешник? Он родился с врожденной астмой и с букетом других заболеваний. Траурным букетом. Неясно лишь, когда он успел согрешить…

Все мы грешные!

Так говорит моя мать, стирая белье в Страстную пятницу, потому что не успевает следить за хозяйством, вкалывая поваром по две смены. Она говорит так, когда ворует продукты в своей столовой, потому что тех грошей, что ей платят, не хватает на прокорм шести человек. Она сказала эту фразу после того, как заявила, что сможет даже убить, если кому-то из ее детей будет грозить смертельная опасность. Бабушка считает, что все это – смертные грехи, что на моей маме креста нет! Но, пожалуй, мама единственная святая в нашей семье.

Все мы грешные!

С этой фразой нам легче жить. Впитав с малолетства основы философии любви и сострадания, мы каждый день в пьяном угаре нарушаем все ее постулаты. А потом, глядя в печальные глаза взирающих с икон святых, мы просим у них прощения, стремясь хотя бы немного приобщиться к их святости. Да только с одной оговоркой: «Все мы грешные!» И убедив себя в том, что прощены, возвращаемся в привычный мир счастливыми праведниками: очищенными, как граненый стакан, готовый снова наполниться любыми грехами.

Все мы грешные?

Я никогда не назову себя грешником!

Если хотите узнать человека, взгляните, как он живет. Дом вам расскажет обо всем: о культуре, духовности, заботах, стремлении и мечтах своего владельца. Точно так же по внешнему виду населенного пункта можно судить о его жителях.

Наш поселок зовут Красновкой. Имя это произошло от фамилии какого-то неизвестного революционера, когда-то махавшего шашкой в этих местах. До его прихода поселок звали Александровкой, в честь одного из царей. А еще раньше – Тулукдыш: так эту местность именовали аборигены – питхи, жившие тут, пока их не прогнали казаки-первопроходцы.

Культура нашего поселка выражается в клубе. Он так и называется – Дом культуры. Днем там проводят собрания политически активные старожилы, а вечером политически пассивная молодежь отрывается по полной на дискотеках, потребляя все, что горит и пахнет. Вокруг клуба – деревья и кусты свободного роста в окружении загаженных домашней и уличной живностью газонов. Конечно же, газоны эти не знают, что такое коса, и их разнотравье достигает окон первых этажей. Вечно царящее вокруг Дома культуры зловоние мочи и перегара не под силу устранить дождям, которые устраивают поселку редкие помывки.

Духовный мир поселка символизирует почерневший остов старой церкви, на которую в начале двадцатого столетия у прежней власти не хватило динамита. Церковь эта шестьдесят с лишним лет мрачным изваянием нависала над поселком, пугая детишек выбитыми окнами. Теперь же к церкви приставили священника, внутри сделали легкий ремонт и воздвигли какой-никакой иконостас. На внешнюю отделку средств, конечно же, не хватило, а потому снаружи церковь все равно осталась чудовищным мрачным исполином, в который далеко не каждый рискнет заглянуть, чтобы увидеть скромную внутреннюю красоту.

Заботы поселка бесконечным людским роем ежедневно вьются около единственного завода и единственной воинской части. Даже тот, кто не является рабочим или военным, непременно участвует в прокорме, одевании или обворовывании этих двух объектов. К ним же сводятся и жизненные стремления жителей поселка: у молодых – рано или поздно примерить робу или форму, у взрослых – как можно дольше удержаться в цеху или в казарме, пока не выпроводят на пенсию.