Ярослав Полуэктов - DUализмус. Семя льна

Экономя время, съезжают в заросли. Вау! Вот так повезло!

Из той конопли в Амстере Фаби изготовит им нештяковые пирожки. Фаби в этом смысле мастерица, tante – maître.

Джипиэс иной раз взбешён, и начинает дрыгать местностью перед глазами Кирьяна Егоровича – главного навигатора.

Кирьян Егорович утыкается в карту и, не понимая ничего в мельтешащих жёлтых полосах, орёт: «Ксаня, ни хрена не видно, Катька (или Машка) блукавит!»

– Чё так?

– Спутник нас не видит. – И сексуально-поэтически предохраняется: «Мы находимся в презервативе крон».

– Выезжай в поле, – командовал тогда Порфирий Сергеевич. – Езжай туда вон. И стань там вот. Подумаем вместе. Машка покамест образумится. Выключай его, iбучий свой джипиэс. Пусть перезагрузится.

Послушный желаниям общества «неплохой мудчина Рено» некоторым средним образом останавливался.

– Ну что, навигаторы, – говорил тогда (если пребывал в благодушном настроении) Ксан Иваныч. Он почёсывает затёкшие армяном, таджиком ли, хихи (да чё уж там: яйца и всё тут) освободившейся от руления рукой, – опять в клумбе спим… с Катькой?

– С Машкой! – кричат.

– Поhер! На два часа говорите поворот? Без четверти, да? Матушки ваши перематушки! Бля, бла, блу!

– Мы всё по часам делаем, – говорит Бим, – ты, брат, тоже повинен. Ты нам брат… или стреляло чекистское?

– Я повинен??? Ха! Стрелки, господа, поменяйте! Полвторого, четверть пятого! Тьфу! Куда, бли, теперь ехать? Возвращаться будем или постоим? Кирюха, часу хватит, чтоб перезагрузиться?

– Пять минут. Я в том, про что Вы, уважаемый, хотите нам сообщить, НЕ! ПРИ! ЧЁМ!

– Может пивко на опушке начнём пить-бля?

– Сами виноваты, сударь Ксан Иваныч, – говорили ему навигаторы. – Вот куда неслись? Просили ведь, гоните потише, клумба слишком махонька.

– Клумба, клумба! В Saibali – вот где делают ваши клумбы! – в ответ.

– Не знаю такой страны, папа, это где?

– Я шучу, сынок. А чё ж ты сам плохо подсказываешь?

– Я подсказывал.

– Сусанин.

– Понатыкали!

– Да уж!

Так и есть. Иностранцы, жадные на светофоры и помешанные на экономии земли, повёрнуты на исключении перекрёстков. Они заменяют их миниатюрками – маленькими такими копиями, близняшками круговых развязок.

А самыми маленькими клумбами славятся соответственно ничтожные по размерам государства: Нидерланды, Швейцария, Австрия. (Не в обиду сказано. Простите, государства).

– Заранее надо предварять. На опережение думать. Форсмажор нам, зачем, nach, придуман? – учит Ксан Иваныч.

– Мы орали даже, а не предупреждали. Горло криком драть? Нас нужно слушать, а не Катек-Машек разных, – возмущается галёрка в едином порыве.

– Не поймешь, кого слушать: этот, блЪ, не в адеквате, Катька – тормоз, Кирюха… ну ладно, Кирюха иногда бывает прав. Малёха в рот воды набрал…

– Я говорил, – огрызается Малёха.

Не слышит сынка папа.

– Слухайте меня! – кипит Кирьян Егорович. – Последнее слово всегда моё. Я в навигации главный! Бим просто помогает… Он второй штурман. А я первый. Малёха третий. На случай, если мы с Бимом заснём.

А такое бывало. Салон доверху забит пивом. А пиво расслабляет дорожных труженников.

Ююю. На самом деле это точки.

Ленностью и ненавистью залита сцена всеобщей насупленности. Затянутая сцена всеобщей насупленности. Насупленностью затянута сцена, и все в общую насупленность затянуты. За занавесом – насупленные. Затянута сцена и потому даже читатели втянуты в насупленность. Занавес. Хорэ!

– Прочли?

Ровно столько времени психично молчали пассажиры.

Ююю. На самом деле это опять точки. Ю не я, она с точкой обыкновенной и математической птичкой «вправо больше чем». Всё, блин, в одной клавише. Отсюда путаница с эпизодами.

♥♥♥

– Да, ху… куёвая тут планировка, – размягчает обстановку Ксан Иваныч, словно сдавшись, – клумбы-бляди на каждом шагу.

Тишина прервана новой волной потасовочного спора.

– А не мы проектировали! – резонно отвечают Бим с Туземским.

Инцендент до очередной издранной-переиздранной крепким русским словцом клумбы, исчерпан.

И то верно: Бим и Туземский, а заодно и Ксан Иваныч были всего-навсего угадайгородскими волосатиками, то есть творческими людьми, архитекторами, если ещё точнее, а вовсе не планировщиками иностранных дорог.

Правда, были они волосатыми не простыми, а с погонами. Типа, если сравнивать с армией, то где-то на уровне от майора до подполковника. А если мерить по волосам, то с косами до задницы.

Ну, уж, а если настроение у Ксан Иваныча было похуже, а не дай бог, если Ксан Иваныч в тот момент уже был чем-то до того накручен (например, очередной разборкой с Малёхой или лекцией о вреде распития алкоголя на заднем сиденье) и соответственно возбуждён (а это случалось чаще, чем на Ксан Иваныча снисходило благодушие с временным прощением нетрезвости) … то Кирьян Егорович с Бимом получали по полной.

Вот один из перлов, запечатлённый неподкупным диктофоном – тогда он был ещё цел:

– Так! Клумбу просрали, мазохакеры фуевы! – Диктофон трещит от вогнанных в него децибелл. – Куда смотрим, господа хорошие? В донышко, блЪ?

♥♥♥

«Господа» в понимании Ксан Иваныча имели только два оттенка: чёрный и белый.

Оттенки чёрного применялись по ситуации.

Протестовать и оспаривать в такой момент чёрный оттенок, дабы не огрестись чернее чёрного пздюлями, было небезопасно: каждая автоклумба обозначала экзамен плюс испытание терпимости.

Клумбы, словно ключи от тюрьмы, открывали те страницы воровского лексикона, в которых порой обозначались и начинали сверкать неожиданностью новые клички штурмана и его советника и подсказчика Бима. Бим в ранге правой руки штурмана Кирьяна Егоровича Туземского. Соответственно, – в ранге третьей – не лишней бы – руки Ксан Иваныча.

Ксан Иваныч будто наизусть знал «Книгу Тюрем». Он пользовался этим знанием на полную катушку, не разбирая должностей. И гнобя архитектурные заслуги друзей перед Отечеством.

Малёха в этой тюрьме служил сторонним надзирателем, и оскорблениям не подлежал. Его самого (нежненького такого) позволялось только ласково журить. А журить по-настоящему позволялось только папе.

Малёха был «на измене», как говаривал Бим.

– На воспитании путешествием, – поправлял справедливый, как математическая константа, Кирьян Егорович.

♥♥♥

– Только не очерк, – слегка горячился графоман Кирьян Егорович, беспокоясь о конфигурации произведения. Оно в будущем должно принести всемирную славу и денюжный запас на могилку. С мраморной крошкой в бетоне.

Естественно он знал, что лавры и деньжонки свалятся не сразу, а немного погодя – после легитимного этапа оплёвывания и ношения христонашипованой шапки страстотерпца. При всём при этом он – заядлый матершинник, извращенец фактов и неотёсанный срамоциник. Следовательно, судьбу себе готовил известную.