Анатолий Малкин - Почти все о женщинах и немного о дельфинах (сборник)

– Просто чудо, что вы здесь – я только что о вас подумал.

«Правда?» – Она по-прежнему не говорила, но теперь вместо блокнота в ход пошел небольшой планшет.

– Если получу ваш номер телефона, значит, правда.

Она по-детски прыснула в ладошку, набрала цифры на экране и дописала еще: «Вы – смешной».

– Более того – я абсолютно уверен, что вы здесь из-за меня.

Она продолжала улыбаться, но теперь совсем уже не как скромная девочка – довольная вышла у нее улыбка.

«И вовсе нет – я лечу в Тбилиси, там есть доктор, который обещал меня вылечить».

– Здорово! Я тоже в Тбилиси.

Она посмотрела на меня внимательно и написала только одно слово:

«Странно».

– Плохо, а не странно – у меня друг там умер.

– Вы кто? – Возле стола возник долговязый, баскетбольного роста бритоголовый парень.

– Я знакомый.

– Интересно, когда вы успели?

– Давно уже – позавчера.

– Вы это что – серьезно?

– Еще как серьезно. Оля, кто этот Отелло?

Она засмеялась и напечатала ответ:

«Егор – он здесь работает и меня провожает».

– Егор, прощайте, рад с вами расстаться. До встречи наверху, Оля.

Что замечательно, я понял, что она рада мне – пацан вон как вскинулся, тоже почувствовал. Но в моем самолете Оли-Оленьки не оказалось – наверное, рейсы у нас были разные – а меня по прилете в Грузию не пустили тамошние быстроглазые, надутые какой-то злой гордостью пограничники.

Ничего не помогло – ни объяснения про похороны, ни звонки родным, ни предложения как-то договориться. Врагом грузинского государства меня сделал штамп о посещении Абхазии – его когда-то ставили в заграничные паспорта.

В транзитной зоне, дожидаясь обратного самолета, я просидел до ночи и все ворчал на Тролю – третью моя жену. Была она из всех троих самой молодой и самой красивой, раскусила меня мгновенно и покинула, кстати, гораздо быстрее предыдущих Оль – просто была, была и вдруг перестала – только через месяц позвонила с просьбой о разводе.

Однажды Троля узнала от подружек про какого-то невероятного кудесника-гуру – он чудесным образом омолаживал при помощи таинственных банных процедур. После недели нежности и невероятного секса я растаял, бросил лабораторию на подчиненных, извинился перед Катькой, угостив ее большим куском тунца, и оказался в горах рядом с Красной поляной.

Теперь в этих местах, назло всем завистливым недругам нашей бесшабашной родины, отгрохали нашу собственную Куршавелиху, правда, похожую на декорации кинофильма про европейскую жизнь, но горы здесь дивные, совсем не хуже альпийских.

Тогда же над рекой стоял ни на что не похожий, туземный рай, где, в глубине, среди моря разномастных домов, за высоким забором, стояли самые разные бани – русские по-белому и черному, турецкий ароматический хамам, японская офуро, с двумя бочками, одну из которых вместо воды наполняли разогретыми кедровыми опилками, а рядом египетская баня, с горячими каменными лежаками, и еще с пяток самых диковинных строений, заканчивая медным котлом, подвешенным над горящим костром – совсем, как в сказке про молодильные яблочки.

Но больше всего я полюбил, когда меня сажали в тибетскую земляную баню, где ветки были уложены на прогоревшие угли, закрывали с головой и не отпускали, пока не перестанешь стесняться, и не заорешь благим матом – вот тогда толкали в глубокий омут с ледяной водой, из которого вылетал, конечно, с криком и совершенно голый бежал по тропинке, устланной шишками и молодой крапивой, до деревянного ложа – там меня укрывали простынями, и в шесть рук начинали обвевать травяными вениками. После всего этого тело больше не существовало – оно парило в невесомости.

Даже громадные адыгские комары не могли испортить это чудесное ощущение, тем более, что дурную кровь в бане всю повыпарили.

Испортить все смогла Троля.

Между высоким, костистым банным кудесником, с черными цыганскими глазами и моей женой возникло, как она потом мне объясняла, нечто мистическое. Маг все процедуры начал проводить с Тролей самолично, пока я не спохватился, а из города, по звонку какой-то тайной надзирательницы, не возникла и подруга кудесника.

В результате громкого скандала комплекс был закрыт на санитарные дни, а мы проехали границу с Абхазией мимо потока женщин с морщинистыми руками и лицами, обожженными солнцем, которые волокли в богатую Россию скрипучие тележки, груженные мандаринами, над почти сухим руслом пограничной реки Псоу, и уже час тряслись по разбитой дороге, направляясь в Пицунду.

– Я вообще не понимаю, как можно так себя вести? – заливалась соловьем Троля. – Эта дамочка совсем с ума сошла от ревности. И как такой великий человек может с ней жить?

Я молчал и поглядывал на разбомбленные остовы домов, черневшие по обеим бокам дороги, на серые бетонные остановки с кое-где сохранившейся уродливой мозаикой на тему дружбы народов, на привязанных длинными веревками к деревьям худых черно-белых коз, жадно объедавших придорожную траву, и тоскливо пересчитывал дни, оставшиеся до окончания отпуска. Дней выходило еще достаточно много.

– Ну убей меня, если не веришь.

– Должен?

Дальше последовали обычные женские переводы стрелок и слезы, что только подтверждало мои дурные опасения.

Но вокруг все было так по-советски затерто, пыльно, тряско, жарко и потно и так скучно, а грудь Троли так вздымалась от волнения под легкой тканью, шоколадный загар так здорово подчеркивал красоту ее длинных ног, и вся она была так вызывающе соблазнительна, что я дал себя уговорить.

Удивительно, как пустынны здесь дороги – за все время нашей страсти рядом объявилась только мосластая корова – индифферентно пережевывая жвачку, она постояла у стекол, разглядывая сплетенные тела, степенно уронила на дорогу несколько смачных коричневых лепешек и, покачивая полупустым выменем, двинулась куда-то вдаль, звонко шлепая по асфальту костяшками копыт.

Секс в потрепанной «четверке» – в адлерском прокате, другой машины для поездки в Абхазию не нашлось – был так экстремален, что мы решили на денек отложить берег моря и свернуть в горы, так сказать, под сень тенистой листвы – по горному проселку доползли до высоких железных ворот.

За воротами стояла дача Сталина – место уединенное и на редкость сумрачное.

Кореш мой по срочной службе, Володя – мы с ним тянули матросскую лямку, на базе торпедных катеров – был комендантом музея, который сделали из логова усатого людоеда.

В огромном доме на этот раз было пусто и тихо, только слегка поскрипывал под ногами рассохшийся, с большими щелями между половицами, темный деревянный пол. Окна были открыты, и в потоках сквозняка взлетали вверх, надуваясь парусом, легкие газовые шторы, выкрашенные в голубое светом невозможно близкой здесь луны. На стенах я ничего не заметил – почти пустынные, просторные комнаты. Сначала столовая, дальше кабинет, следом комната, облицованная белой больничной плиткой, в середине которой стояла чугунная ванна, с уже облупившейся кое-где эмалью, и на стене висел простой умывальник.