Егор Киселев - Пригород мира

– Конечно, Михаил. Вот только один момент меня несколько смущает. Ребят так много, а номинация только одна.

– О, я вас понимаю, Света, но… – Михаил выдерживает короткую паузу. – Но с превеликой радостью приглашаю на эту сцену главного хореографа, заслуженного тренера, мастера спорта международного класса (ну, просто, для примера), встречайте, – ведущий повышает тон. – Волкова Екатерина!

На сцену выходит молодая женщина. Михаил осторожно целует ей руку и отдает микрофон.

– Здравствуйте, дамы и господа, – начинает Екатерина, – мы очень рады, что нас так тепло встретили. Хочу поблагодарить всех собравшихся и всех, кто организовал это выступление. Ваша поддержка для нас несказанно важна, особенно перед будущим концертом в Польше, где наш коллектив выступит через две недели в рамках европейского турне. Еще раз спасибо. – Она отдает микрофон Михаилу и уходит под небольшую овацию.

– Спасибо вам, Екатерина. – С улыбкой говорит Михаил. – А мы продолжаем. Светлана, кого будем награждать дальше?

Не торопитесь. Помните: мы никуда не спешим. А раз мы никуда не опаздываем, я добавлю еще несколько слов для полноты воображаемой картины. Поскольку я хочу познакомить вас с одним человеком, мне кажется логичным пригласить вас на один и тот же праздник. Конечно, неправильно выводить его на сцену после оглушительного успеха танцевальной группы, он-то ничем развлечь толпу не сможет. А с другой стороны, как бы вы себе представили какой-нибудь фуршет писателей? На таких мероприятиях, наверное, собираются одни зануды; известно ведь, что современный человек книг уже не читает. И чем вообще молодому писателю можно было бы на таком фуршете похвастаться? Ведь пишет-то он не для зануд. А здесь, в зале, где собралась совершенно обычная для таких мероприятий публика, он мог бы встретиться лицом к лицу со своим читателем. На этой волнительной ноте я и предлагаю пойти ему навстречу и вернуться в зал…

Светлана спешно открывает небольшую черную папку:

– Следующая номинация вручается еще малоизвестному, но, бесспорно, талантливому писателю, лауреату всероссийского студенческого литературного конкурса, финалисту европейского конкурса молодых писателей «Проба пера», проходившего полгода назад (опять же, только ради примера) в Санкт-Петербурге, аспиранту философского факультета, Павлу! Итак, просим любить и жаловать!

А теперь представьте, что на сцену выходит невысокий молодой человек. Он одет в черный парадный костюм, ничем не примечательный для такого вечера, однако на фоне остальных участников все же выглядит несколько небрежно. Весь его внешний вид (по его мнению) должен выдавать в нем человека глубокомысленного, идейного, презирающего мелочи ради высоты мысли.

– Пару слов? – обращается к Павлу Михаил, тот еле заметно кивает и берет микрофон.

Представьте, будто зрители, недоверчиво перешептываясь, соображают, как реагировать на этого забавного человека. Постепенно зал наполняется сосредоточенной тишиной с примесью легкой нервозности. Никто не знает, что в следующую секунду скажет этот человек, и как он себя поведет. Да и что тут можно сказать? Или даже так, а чем бы вы ответили на немой вопрос зала на его месте? Смешно, но в нашей повседневной суете, пропитанной сверху донизу различными спектаклями и шоу, любой писатель, пытающийся заглянуть человеку в душу, выглядит нелепо.

Но именно этой встречи Павел искал каждый день. Может быть, не такой конкретно, но все эти рассуждения о номинациях нужны были лишь для того, чтобы слову его придать больший вес. Он каждый день искал те самые слова, которыми можно было бы остановить привычный бег действительности. И каждый раз ему хотелось извиняться, что он только захотел обратить на себя внимание, то есть отнять у людей время. Время многомерно в человеческой душе, оно имеет объем. Вот обратились вы на минуту к аудитории в двести человек, и говорили-то самую малость, а отняли целых двести минут. А какой вообще должна быть речь, чтобы одна ее минута стоила двухсот минут жизни?

И где искать те самые слова, какими уместно было бы нарушить такую неловкую паузу? Ответ, впрочем, всегда казался мне очевидным, – настоящее в известной степени всегда неопределенно, определенностью похвастаться может только прошлое. Знаете, почему русский человек всем теоретикам предпочтет бывалого? Бывалый за одну свою жизнь прошел и прожил уже несколько жизней, он в этом смысле гораздо больше «знает», тем более, что «знает» на собственной шкуре, выучен горьким опытом. Эти его «знания», по словам Ницше, собственной кровью написаны. Именно поэтому я всякий раз и обращал взор Павла в прошлое, туда, на твердую землю.

Но прежде чем мы продолжим, я хотел бы сделать еще одно небольшое отступление. Я стремлюсь рассказать о жизни Павла, но ни в коем случае не быть ему судьей. Конечно, логика наших суждений часто разнилась, впрочем, об этом здесь говорить еще рано. Долгое время я был единственным другом Павла, единственным его собеседником, я всегда знал, о чем он думает, о чем молчит и печалится. Он хоть и не был человеком нелюдимым, но людей в его жизни было действительно мало, он отстранялся от будничной суеты и видел в этой своей отстраненности скорее достоинство, нежели недостаток. Павел любил представлять, будто мы сидим с ним на разделительной полосе в самом центре огромного города. Вокруг толкутся люди, машины сигналят на перекрестках, шум, гвалт, суета и спешка, а мы тихо сидим себе и жжем небольшой костерок. Конечно, всякий огонь погаснет, но пока мы его поддерживаем, может быть, от нашего присутствия останется хотя бы ожог на асфальте. А может быть, найдется человек, который отогреет озябшие руки у нашего огня. Впрочем, мы всегда сходились с Павлом во мнении, что никто не подкинет хвороста, – по каким-то причинам людям проще плевать в костер, чем искать для него дрова. Горько думать, но пластмасса переживет своего создателя. Вообще, все естественное почему-то скоротечно, и напротив, все надуманное, синтетическое, безжизненное так и остается со временем невредимым. Но как бы то ни было, эта его фантазия успокаивала, иной раз, отчаявшись, он клялся себе, что никогда не вернется к этому бессмысленнейшему из занятий, но и уйти бесследно он не мог. Нет, он не был из числа тех, кто хотел заставить страдать всю вселенную вместе с собой, напротив, он искал ключи от человеческого несчастья, чтобы, возможно, помочь хоть кому-нибудь облегчить душу. Он всякий раз возвращался к важности этой минуты, важности слова, всякий раз я напоминал ему об этом. Как и напоминал ему обо всем том, что он вынес из собственной жизни.

И хотя к тому моменту Павел прожил не так уж много, его никто никогда не предупреждал и не учил. Все жизненные сложности он пробовал на собственной шкуре. Конечно, он мог засыпаться на ровном месте, упустить там, где никто ничего не упускал, застрять на какой-нибудь элементарной проблеме, но вместе с тем опыт этих взлетов и падений позволил ему выработать одно замечательное свойство личности, пожалуй, это был его единственный талант, – он мог видеть сложности, подводные камни и проблемы там, где другие решительно ничего не замечали. Эта маленькая его особенность, как он сам частенько говорил, позволяла ему извлекать из всякой жизненной неурядицы больше опыта.