Егор Киселев - Пригород мира

Было бы нелепо сейчас рассуждать о том, что наиболее прост и понятен человек, который даже и не мыслит, живет себе в своей растворенности в повседневности, не вопрошая себя ни о чем. Впрочем, давайте все же позволим себе остановиться на минуту, помните, мы ведь договорились никуда не спешить? Чем судьба человека далекого от всякого философствования отличается от судьбы философа? Не слишком ли высоко задирают философы носы? Одни не стремятся к мудрости, другие не могут ее достичь – слишком много теоретизируют, а мудрость ведь не теория. В конечном счете, у философии есть одно неоспоримое преимущество, поскольку речь идет именно о философии, а не о том, что под нее маскируется. Философия – это отправная точка свободы, кто бы что ни говорил, но тому, кто обречен быть свободным, философии не миновать. Философия – это возможность свободы, но, впрочем, не свобода сама по себе. Может быть, именно поэтому и философы, и обычный люд так часто промахиваются мимо жизни; свобода под силу не каждому.

И чем больше Павел размышлял в поисках ответов на извечные жизненные вопросы, тем сильнее он отдалялся от Кирилла, пока вовсе не начал чувствовать себя чужим в его компании. Друзья Кирилла не вызывали у Павла сочувствия. У него с ними не было решительно ничего общего. Но этот разрыв с Кириллом не был для Павла безболезненным. Он все искал возможности поговорить со своим другом, репетировал разговор, который, к слову, состоится, но пройдет не так, как Павел его запланирует.

Этот разговор случится в самом конце лета после девятого класса, точнее – двадцать восьмого августа. К тому моменту Павел не видел Кирилла уже больше месяца, тот отдыхал летом на море, однако вернулся домой почти неделю назад и до сих пор не дал о себе знать.

Матери Павла в этот день дома не было. Она в последнее время часто задерживалась на работе, сегодня же собиралась еще съездить к каким-то своим знакомым. Павел не знал, кого она собиралась навестить, да и не очень-то этим интересовался. Он сел в кресло и долго сидел перед выключенным телевизором, держа руку на телефоне. Позвонить нужно было уже давно, правда, совсем не хотелось. В один момент пальцы сами набрали нужный номер.

– Здравствуйте, а Кирилла можно?

– Это я. – Отозвался Кирилл с нотой нервозности в голосе.

– Привет, ну как съездил? Как дела, как настроение? Чего не позвонил?

– Да ничего, хорошо съездил. Отдохнул.

– А чего не звонил? – Павел начал нервничать. Ему показалось, что Кирилл делает ему одолжение тем, что до сих пор не повесил трубку.

– Да ты и сам мог бы позвонить.

– А я звонил – тебя дома не было.

– Ну да, я с друзьями встречался, много всего нужно было им рассказать.

– Я, видимо, уже не вхожу в их число. – Павел хотел бросить трубку, но рука его не послушалась.

– Мы сегодня у Антона встречаемся – приходи часам к семи-восьми, там поговорим, а то ты сейчас как-то не в духе, да? Что случилось-то?

– Ничего, вечером поговорим.

Павел быстро положил трубку. После, когда разговор сбросился, он еще ударил ей по столу, но быстро опомнился, и стал высматривать, не сломал ли он телефон. Телефон, впрочем, был в порядке. Павел же места найти себе не мог. Он был в ярости. «Поговорим-поговорим, – проносилось в мыслях, – так поговорим, что мало не покажется!».

Этот разговор весьма красноречиво характеризовал их отношения в тот период времени. Но, несмотря на все обиды, Павлу казалось, что не все еще потеряно. Антона Павел не очень хорошо знал, они только здоровались в школе и в компании Кирилла могли перекинуться парой общих фраз. Твердо о нем было известно, что он был футболистом и всегда участвовал в соревнованиях за школу. Павел же спортом не интересовался принципиально. Главное, он знал, что в компанию его пустят, хотя и не будут особенно рады. Он наспех написал записку матери, что скорее всего придет домой утром. Написал, что пойдет к друзьям и с ним все будет в порядке.

У Павла было замечательное свойство (о котором я, правда, уже упоминал): иной раз он настолько сильно уходил в себя, что, казалось, совсем отрешался от действительности. В такие минуты он, пребывая в каких-то своих размышлениях, мог совершенно терять нить происходящего, будто засыпал на какое-то время, а после неожиданно просыпался. И миг его пробуждения всякий раз наполнял душу какой-то гремучей смесью ужаса и восторга – сам Павел называл такие выпады нарколепсией, но никакой нарколепсии, конечно же, у него не было. Дело было в его прекрасном воображении, которое порой увлекало его иллюстрациями собственных мыслей. Причем уйти с головой в собственные размышления он мог совершенно в любой ситуации: на уроке или за ужином, на экзамене или посреди перекрестка, в магазине или в разговоре с матушкой. Иной раз от неожиданного пробуждения он совсем забывал, о чем только что думал, и от этого оставалось ощущение какого-то провала в памяти, но чаще всего эти его фантазии были настолько глубокими, что врезались в память и терзали душу сильнее некоторых действительных переживаний.

Такой вот провал и случился этим вечером: он очнулся в квартире Антона и даже не сразу понял, как здесь оказался. Резкость и осознание происходящего полностью вернулись через секунду, но даже этой секунды было достаточно, чтобы бросить Павла в холодный пот. На какой-то миг его пронзил ужас, и теперь он осматривался, как ошпаренный, позабыв все свои давешние размышления. Очнулся Павел в углу комнаты, сидя на маленьком стульчике опершись на старую табуретку, на которой стояла пол-литровая кружка пива. Спиртного на той вечеринке было много, хотя Павел тогда еще особенно не пил. Зал был основательно прокурен, ребята сидели на диване и смотрели какую-то дегенеративную юмористическую передачу. Они были изрядно пьяны, Павел вообще удивлялся, как после всего выпитого они еще держались на ногах. Впрочем, ходить им особо и не приходилось, а вот разговаривали они с трудом.

В этом бардаке Павел не сразу вспомнил, зачем он сюда пришел. Кирилл сидел на диване в какой-то совершенно неестественной позе. Его обнимала девушка, кажется, Оксана, она тогда училась в параллельном классе. Сначала Павлу даже показалось, что это и не Кирилл вовсе, он теперь с трудом узнавал в этом человеке своего друга, будто под вечер занавес упал, и бывшие актеры поменяли маски. Кирилл не был больше похож на того открытого эрудированного школьника, он был коротко острижен и выглядел очень агрессивно. Павел всегда понимал, что Кирилл отнюдь не так однозначен, как кажется, но вряд ли кто мог ожидать от него таких кардинальных перемен. Он несколько секунд смотрел Кириллу в глаза и отвернулся.

Впрочем, Павел считал, что это непонятное их противостояние не получит никакого продолжения, более того, теперь он твердо понимал, что ни о чем говорить им уже не нужно. И пока подвыпившая компания все глубже впадала в алкогольный анабиоз, Павел и Кирилл сверлили друг друга глазами, хотя позиции их были явно не равны. Кирилл сидел выше и чувствовал себя, судя по выражению лица, абсолютно правым, а Павел сидел в углу, крутил выдохшееся пиво на дне кружки и хотел сквозь землю провалиться. Он прекрасно понимал, что нужно уходить, однако подняться никак не решался, но Кирилл вскоре подкинул ему прекрасный повод. Он раскручивал на пальцах бусы Оксаны, пока в какой-то момент они не сорвались у него с рук и не улетели в дальний угол комнаты. Оксана на это никак не отреагировала, Павел же удивился, подобрал бусы и протянул их хозяйке. Но она, наверное, даже и не подумала их забирать, бусы резким движением выхватил Кирилл и кинул их в Павла, когда тот вернулся на свое место.