Игорь Агафонов - Алхимик. Повести и рассказы

– Семь лет назад? Ты серьёзно? Или опять фокусы? – спрашивает молодой человек, но смотрит не на невесту, а на Вадим Палыча с надеждой, что хотя бы он улыбнётся, затем заметным усилием смещает своё внимание на Веру: – Серьёзно?..

Вадим Палыч наблюдает за мизансценой и лихорадочно размышляет: чем может закончиться сия «шахматная» партия? Отвечает за всех, так как вопрос Сергея выносился как бы к широкой общественности:

– Поглядим – увидим.

– Вы с ума сошли – оба?! Второй жених тут лишний!..

Сергей неожиданно хватает лишнего за галстук левой рукой, а правую заносит… Верочка тут же цепляется и виснет на руке шахматиста. Жанна Викторовна (надо полагать, нечаянно) выплёскивает на сцепившихся свой бокал вина… Отлетают стулья, переворачивается стол, визг, гвалт… Вера кричит:

– Стойте, стойте, я вам всё расскажу! Я вас обманула!

Помаленьку всё успокоилось, все рассаживаются, как прежде. Вадим Палыч поправляет галстук, смахивает с лацкана пиджака капли белого – и то слава Богу, что не красного – вина, делает знак официантам: всё нормально – всего лишь недоразумение. Сергей же продолжает катать желваки на своих крутых разрумяненных скулах, пышет огнём глаз то на Жанну Викторовну, то на Верочку:

– Что расскажешь?! Расска-азывай давай!

И Верочка сообщает – очень деловито, спокойно, с достоинством:

– Я попросила Вадим Паныча подыграть мне…

– Что?

– Ну ты послушай. Разве не ты первый дал повод к ревности? Вот поэтому… я решила проверить: по-настоящему ты любишь меня или нет… Вот и всё, вот и всё.

– Да? – Сергей поворачивается к лишнему жениху . Вадим Палыч, покусывая губу, согласно кивает, про себя же думает: «Интересно бы наверняка знать, всегда ли я буду таким дремучим дурнем?..» – что он имеет в виду, мы, признаться, не догадываемся.

Вечером Вадим Палыч звонит своему приятелю Вене (нам он уже знаком, не так ли, по многочисленным цитатам) и договаривается о встрече в пивной.

И вот они сидят уже за третьей или четвёртой «порцией» и разговор их уже катится без запинок.

– Знаешь, брат, я тут влепился в историю. У-у-у! И сам не пойму, с какого рожна.

– Да уж наслышаны.

– Это от кого?

– Сорока на хвосте… Стулья поменьше ломали б в местах общественных.

– Не может быть. Это ж только-только… Да-а! И что теперь делать? Моя Гертруда…

– Да брось ты. И ничего-ничегошеньки не делай. Сами разберутся. Им в аппетит. Это ж бабы. Бао-бабы – питоны-тритоны-удавы. Главное, не мешать им… не то проглотят в запале. Тебе это надо?

– Хочешь сказать, зря я тебя напрягаю?

– Ну почему. Напротив, разумею так, что лучше все эти дела проговорить вслух, чем будут они трепыхаться в Пучин-ни подсознания.

– Да, ты прав. Но самое интересное вот ведь в чём.

– И в чём же, брат ты мой, и в чём?

– Понимаешь, я думал… игра-игрой… – Вадим Палыч облизал губы и как бы решился: – Я думал, она выберет меня.

– Что? Не понял. Ты хочешь сказать, что не был в курсе её плана?

– Да был я, был в курсе её плана!

– Ну ты авангардист! – И крепыш Веня начинает беззвучно закатываться смехом. – Фу ты – ну ты – вольтануты. Ну ладно кто-то там, невзрачный в смысле интеллекта, но ты, учёный муж!.. Педагог-психолог! Они, эти ребятки, насмотрелись «Окон» 1 1 Телешоу. и бредят теперь исключительно штучками-дрючками. Ты для них кукла тряпичная, крепдешиновая. Поиграют тобой всласть и кинут на капот устаревшей иномарки.

– Не понял, при чём тут иномарка?

– Сленг такой… ихний.

– Да брось ты. Вера… такая чистая. Кристально.

– Ой-ёй-ё-йоё! Ты ещё поплачь от умиления. Пусти мир-ровоз-зренческую слякоть из глаз своих, подёрнутых морщинками. Сегодня она такая, а завтра о ней сам же и скажешь: с такой сучкой надо встречаться исключительно перед случкой, ну и в день получки, конечно, да и то деньги в форточку с осторожностью, не то пальцы откусит. Нет разве? Тут, братка мой, всегда нужно помнить и различать: одни особи на самом деле учатся на чужих ошибках, а другие, наоборот, подражать начинают всякой всячине, мартышничать. Вот и Верунчик твой… соблазнилась. Как она ещё на телевидение тебя не вытащила – в какейное-нибудь шоу, наподобие «Семейное лоно». Ну всё, ладно, не горюй, переболеешь. Помнишь мой афоризм: «Привязанность разрушается долгим отсутствием присутствия». Классика! Почему не слышно аплодисментов?

– Ты считаешь? – Вадим Палыч тоже начинает уже победно посматривать на окружающий его забулдыжный ландшафт пивной. И Веня, круглолицый и плюгавый мужик, улыбается, что тебе психотерапевт за хорошие деньги…

– Ну ладно, – и Вадим Палыч ковыряет мизинцем в ухе. – Ещё, что ль, по кружечке?

– А где наша не пропадала!

С неделю, примерно, Вадим Палыч приходил в чувство , наслаждался прежним благополучием и благоденствием : мать и Гертруда разговаривали с ним сладкими голосами, точно с тяжелобольным, отчего ему постоянно хотелось зевнуть, – пока…

Пока не позвонила Верунчик.

– Не понял, – удивился Вадим Палыч.

– А чего не понять? Я просто испугалась.

– Чего?

– Что Сергей тебя покалечит.

– И что изменилось теперь?

– Я объяснилась с ним… сама. Надо встретиться.

«Ну и когда ты говоришь правду и когда врёшь?» – подумал Вадим Палыч.

Но что же теперь ему делать?

Увы, мы также не знаем.

Так что придётся опять подождать. Пока действительность не преобразуется в историю…

Едва Семён Данилыч, положительной наружности, спокойный, рассудительный мужчина сорока двух лет, кандидат наук, кстати, переступил сегодня вечером порог своей квартиры, его жена – не в пример мужу, решительная, категоричная и по-своему интересная особа, – выйдя навстречу, молча, то есть без всякого предуведомления, запустила ему в лицо неким пластмассовым предметом. Семён Данилыч ошеломлённо вскрикнул:

– Т-ты ч-что, Тась, офонарела?!! – явно употребив чужеродный для себя глагол – очевидно, вследствие крайнего удивления. Но Тася, женщина, ко всему прочему, гордая, ответом его не удостоила, лишь тихим ненавидящим голосом процедила:

– Чтоб тебе всё, паскудник, оторвали между ног! – И удалилась в комнату, захлопнув за собой дверь. Иной раз стоит совершить нечто даже безобразное – лишь бы иметь возможность увидеть этакую мизансцену: только женщина может так уйти – всего одно мгновение, резкий поворот, разгневанный взгляд, чуть ли не испепеляющий до подошв, сноп искр по синему воздуху разлетится от метнувшихся с затылка на лицо потерявших заколку волос…

В полном недоумении, ошарашенный, оглоушенный или, как сказали бы теперь, в отпаде – Семён Данилыч потоптался перед вешалкой, чувствуя, как тяжесть нешуточной угрозы неизвестных пока ему неприятностей начинает стеснять его дыхание и сдавливать виски. Затем, сняв пальто, шапку и разувшись, в носках (какие там шлёпанцы – их же надо искать!) прошёл в ванную комнату. У зеркала промыл рассечённую бровь, прижёг ранку одеколоном. Минуты две разглядывал своё окоченевшее в скептической гримасе лицо.