Леон Костевич - Я иду по ковру

Охранник в камуфляже, зачем-то потрогав кобуру на боку, объяснил, как найти приемную. Следуя указаниям, я прошел мимо двери с табличкой «Тихо! Озвучка!», уступил дорогу хмурому дистрофику, волокущему, как муравей соломинку, штатив и наткнулся на курившую у окна легкоузнаваемую дикторшу.

Пока ждал в приемной, волнение понемногу ушло и вернулось только внутри кабинета главы телеканала: по западным детективам офис сталелитейного магната мне представлялся именно так. Его хозяйка выглядела лет на сорок с припёком, но, судя по короткой стрижке «под мальчика» и юбке чуть выше колен, вряд ли хотела признавать возраст. Понаблюдав за моими поползновениями прикрыть дверь плотнее, она раздосадованно бросила: «Просишь-просишь этого Ойбаева починить!.. Оставь её в покое, садись.»

Я присел на краешек стула.

– Значит, Юра, для начала расскажи немного о себе, – бросив взгляд на страницу перекидного календаря, перешла Москвина к существу вопроса.

Не до конца понимая, каких именно сведений от меня хотят, я на ощупь изложил некоторые факты своей биографии, особенно напирая на окончание филологического факультета и преподавание языка с литературой, что, как мне казалось, должно было свидетельствовать об умении обращаться со словом.

– Хорошо, – внезапно прервала Москвина. – Я возьму тебя в «Новости». Но с испытательным сроком.

– Извините, – промямлил я, – очень неудобно об этом спрашивать, но… во время испытательного срока мне будут платить?

– Безусловно. Оклад плюс гонорары. Как всем. Просто если через три месяца из тебя ничего не получится – извини. – Тут Москвина, опершись локтями на стол, подалась вперед. – А главное, что ты сразу должен запомнить – все, кто здесь работает, не просто коллеги. Мы – коллектив единомышленников. Команда. И если ты, Юра, окажешься замечательным журналистом, но не сработаешься с ребятами, нам придется расстаться. Понимаешь?

– Конечно, – взволнованно кивнул я.

– За всю жизнь я создала две команды, – вдруг разоткровенничалась моя новая начальница, – и этой, последней, очень горжусь. Мы как.., – она запнулась, – как одна семья – громко сказано, но по сути то же самое. Я искренне хочу, чтобы ты нам подошёл. Эта девочка, которую вчера пришлось уволить, она ведь не только плохо работала…

Я понимающе качал головой.

– И последнее, – тон Москвиной стал суше. – Мы – не желтая пресса, поэтому материалы наших сотрудников должны выглядеть солидно, авторитетно, без всяких там дешевых выпадов по отношению к… в общем, без дешёвки.

Я снова кивнул. Мне совсем не хотелось стать беспринципным щелкопёром, стяжавшим дутую популярность. Выдержав паузу, Ванда Поликарповна посмотрела на высокие, темного дерева, часы, стоящие в углу кабинета:

– Мне должны звонить. Пока покури, а потом возвращайся, я тебя с журналистами познакомлю.

Не решившись смолить у окна в коридоре, как делала это попавшаяся мне по пути сюда дикторша, я пошел к скамейкам у подъезда. Сейчас там сидел крепыш в красной майке. Пальцами со следами вытравленной татуировки он доставал из кулька семечки, сосредоточенно щелкал их и сплевывал шелуху в кулак. Крепыш несколько раз покосился в мою сторону, тоже закурил, покряхтел и с достоинством поинтересовался:

– Ты кто?

Слегка опешив от такой коммуникабельности, я представился и немногословно обрисовал цель визита.

– А меня Вова зовут, – не теряя достоинства, назвался крепыш и поправился: – Владимир. Я как раз на «Новостях» водитель. Но у меня, между прочим, техникум за плечами. А то подумаешь – раз шофер, значит, дубовый какой-нибудь.

– Нет, почему…

– Да многие так думают. А потом пообщаются со мной – совсем другое мнение. Вон Инесса наша вообще говорит: «Тебе бы, Вовка, свою авторскую программу делать». А я думаю, на фиг надо! Так хоть машина постоянно под жопой, где подкалымить, где чё. Но ты, Юрка, когда непонятно, всегда обращайся.

– Обязательно, – серьезно ответил я, но Вова почуял недоверие.

– «Журикам» нашим не сильно доверяй, они иногда такие кекусы отмачивают, смотреть стыдно.

Рядом остановилась «Волга». Из неё выпрыгнул молоденький альбинос с видеокассетой и сквозь стекло разулыбался кому-то на заднем сиденье, обнажив при этом не только зубы, но и нежно розовые, как внутренность морской раковины, дёсны. Очень знакомое лицо.

– Во, смотри, – подтолкнул меня локтем Вова, – это Аркадий наш. Голубой, между прочим.

– В смысле как? – уточнил я.

– В смысле так. Чё, не знаешь, какие голубые бывают?

До сих пор жизнь как-то не баловала меня общением с представителями сексуальных меньшинств и теперь мне не верилось, что этот вполне обычный с виду парень – настоящий, живой гомосексуалист.

– Точно? – засомневался я.

– Я тебе когда-нибудь врал? – обиделся водитель. – Только он не в курсе, что все знают, так что…

– Ну да, так прямо подойду и скажу ему.

На крылечке показалась секретарша Москвиной, нашла меня глазами и недовольно выкликнула:

– Эй! Ванда Поликарповна освободилась! Почему я должна бегать?

– Давай, удачи, – напутствовал Вова.

Дорога в полуподвал, где сидели «Новости», лежала через аппаратную с монтажным комплексом и видеоинженерами. Когда-то «монтажку» тут разместили временно, пояснила Москвина, а теперь переделать руки не доходят. Игнорируя призывающую к тишине надпись на двери, она властно постучала. Если бы дверь открывалась наружу, медицинская карта Ванды Поликарповны несомненно пополнилась бы записью о черепно-мозговой травме, полученной от разъяренного товарища пенсионного возраста. Узрев начальство, товарищ воздержался от комментариев и только нервно поправил на носу чёрную оправу из тех, что когда-то долбали в киножурнале «Фитиль» за грубый, непривлекательный вид. Мы с Москвиной двинулись дальше, прошли мимо туалетов и по выложенным битым кафелем ступенькам спустились в редакцию «Новостей».

– Этого мальчика зовут Юра Чернов, – отрекомендовала меня Ванда Поликарповна, – он будет работать вместо Карины.

Я усмехнулся. Мне самому не раз случалось вводить в класс новичка со словами: «Этот мальчик теперь будет учиться вместе с вами».

Оглядев комнату, я сразу почувствовал себя натурализовавшимся разведчиком, который заочно знает в лицо каждого, но сам неизвестен никому.

– Инесса – самое красивое лицо канала, – Москвина вытянула подбородок в сторону дикторши, встреченной мною у окна в коридоре, которая теперь разглядывала в модном журнале модели одежды. – Это – наш Аркадий, любимец зрителей, – начальница указала на устроившегося рядом с Инессой печально известного юношу-альбиноса. Оба, не отрываясь от глянцевых страниц, дружно тряхнули в ответ головами. – Ойбаева нашего ты только сейчас наверху видел, он нам дверь открывал… Ребята, а где Таня?