Лука Птичкин - Мелкотравчатая явь

Я снова слышу стук в дверь. Такой же, как и в прошлый раз. Я гляжу на часы в углу, стрелка указывает на половину первого ночи. Почему всем понадобилось приходить ко мне сегодня ночью?

Я открываю дверь, ожидая увидеть у ног Грача, но взгляд мой натыкается на черные туфли без каблуков. И чуть худые ноги. На одной из них красуется бинт с большим темным пятном от крови, кажущимся в ночи сиреневым.

– Мне не спится, – произносит Рчедла и смотрит не на меня, а куда-то в сторону. Вернее, она сверлит глазами дверной косяк, а боковым зрением смотрит на меня. Я как-то могу сразу это определить.

– Что же, проходи. На небе сегодня показывают бой ангелов с демонами. – Я улыбаюсь ей, скрывая, что я ее совсем не ожидал. Более того, на сегодня я планировал в своей голове спасение от индейцев. Как в школе на уроке физики, ковбой a спасается от индейца b …

Она проходит, снимает фиолетовый вязаный жакетик и вешает его на один из двух крючков в прихожей.

Я ложусь обратно на диван. Она садится рядом.

– Мне было страшно дома.

Я киваю и смотрю на нее. В лунном свете ее глаза блестят, как мокрые угли.

– В голову все лезли мертвецы. Понимаешь, очень трудно быть дома, когда настолько привык к своему жилищу, работе и погибшим людям, что не мыслишь их по отдельности. Дома такое чувство неуютное, как будто не хватает одной стены, а там, где она должна быть – скалистый обрыв. Очень неприятное чувство.

– Я рад, что ты пришла, – говорю я ей. Она склоняется надо мною. Волосы падают с ее головы мне на лицо, как новогодние гирлянды, разве что, не светятся. У меня возникает желание ее поцеловать. Но я ничего не делаю. А она как будто специально щекочет мне лицо и смотрит прямо в глаза. В ночной тени люди выглядят намного естественней. Раскрывается их истинная сущность. Я гляжу Рчедле в глаза и вижу высокую траву, колышущуюся на склоне того обрыва, должно быть, про который она говорит. Ночь. Облачно. Вдали, над горизонтом, виднеется желто-красное огниво на тучах – это свет города в них отражается. Но это вдали, а здесь, совсем близко, ветер, то едва коснется пары стебельков, то обхватит всю поляну, колосья и листья травы и вихрем полощет их в своих теплых порывах, точно меж гигантских невидимых пальцев. Такая вот у нее, на мой взгляд, сущность.

Это происходит где-то минуту. Затем она ложится рядом, не снимая туфель.

– Ты похож на кактус.

– Это почему? – удивляюсь я.

– …диковинный и колючий, —как будто не слыша меня, говорит Рчедла.

– Почему? Это как?

Ангелы на горизонте немного растворились, один бросил трубу и в ошеломлении смотрит на чертей, а другой даже перевернулся на девяносто градусов, как будто улетает вдаль. Тем временем, черти подкрались прямо под луну, а двое из них, кажется, даже накололи ее на вилы и глумятся. Ангелы ретируются и не знают, что делать. Интересно…

Рчедла, видимо, смотрит в то же место, но никакого боя, наверное, там не видит.

– Ну, до тебя дотронуться трудно, понимаешь? Я не буквально, конечно, говорю. Просто ты уж очень заковыристый какой-то… Сам себе на уме.

– Честно говоря, ни разу не видел кактусов самих себе на уме. – Пытаюсь пошутить я.

– …но это и притягивает.

Я закидываю руки за голову и пробую представить хранителя луны – кактус . Получается что-то вроде шарнирного человечка, сплошь в иголках и с кусочком звездной материи в руках.

* * * *

Просыпаясь, в полубреду я вспоминаю детали старого советского мультика, где кто-то протирал звезды тряпочкой очень старательно. То ли ежик, то ли какой-то еще зверь… Подробности вспомнить не удалось. Очень уж такая вещь эта – память, трудная.

Меня выписали из больницы вчера и я жил у своей подруги. «Так будет лучше», – говорила она, а я соглашался.

«Что же имел в виду Грач», – снова задал я себе вопрос. Жалею ли я о разрушении электростанции? Горюю ли? Да. Как только я нахожу себе место в мире, что-то рушится кардинально. В этом-то все и дело. А, если правильнее, в причине этого как раз все не так . И эта причина во мне. В каком-то смысле я поспособствовал уничтожению генератора. Я все время даю какой-то толчок, причем вполне сознательно, к разрушению, затем хочу все наладить. Иногда выходит. Но в большинстве случаев, разрушение потом трудно остановить. Как в синергетике, система, достигая пика, рушится. Значит, это я довожу все до пика, что бы то ни было, а затем все валится к черту само по себе…

Индейцы окружили меня, привязывают к столбу, поют победную песню и хотят принести меня в жертву своим непонятным мне богам, а я стою и молю небо помочь мне. Не смиряюсь, не молю о пощаде, а мысленно сверлю небо глазами. «Но это еще не конец», – как в старом анекдоте.

Это еще не конец.

И я могу даже не надеяться, конца не будет. А прерии разряжаются маревом, которое, кажется, ждет от меня чего-то.

И несет, как будто я еду в полупустом автобусе куда – не понятно. Напоминает песню Deftones.

Hear I lay

still and breathless,

Just like always

Still I want some more.

Mirrors sideways —

Who cares what’s behind?

Just like always

Still your passenger…

Веди быстрее, нажми на газ! А куда едем – неясно. И вся моя свобода заключается лишь в том, чтобы ходить по салону автобуса. В беспомощно замкнутом пространстве… А в углу этого автобуса какие-то люди стоят. Трясясь, держатся за поручни. Один из них читает книгу, другой, зевая, смотрит на прозрачно-непонятный пейзаж за окном, мелькающий, как кадры черно-белого фильма. Девушка слушает плеер, облокотившись на горизонтальный поручень.

В зеркале на лобовом стекле мелькают глаза водителя. Обычные глаза, неприметные. Посмотришь на них, отвернешься – и тут же забудешь. Глаза, каких миллиарды. Лица не видно.

Roll the window down.

This cool night air is curios.

Let the whole world look in.

Who cares who sees anything?

I’m your passenger…

Я открываю окно, этот ночной воздух потрясает своей холодностью и свежестью. А за окном, хотя и есть что-то, но оно либо пролетает – и не заметишь, либо силуэты не разберешь – слишком темно.

Водитель, быстрее! Я уезжаю от себя. Я – твой пассажир.

I’m your passenger…

Don’t pull over… This time won’t you please… Drive faster!!!

Хотя, песня не совсем о том, да вот только моего положения это не меняет. I’m your passenger… И с этим ничего не поделаешь.

Слишком много образов. Слишком мало реальности…

Университет. Шла пара физкультуры, на которой я не появлюсь еще два месяца и двадцать один день. Я бродил вдоль окон, открывавших золотистый вид на заречье. Это был дальний план. А на переднем – два высоких скрученных дерева, какая-то петляющая тропинка между ними, деревянные дома с деревянными заборами.

Я присел на один из стульев. Их списали из актового зала и переместили сюда. Они старые, драные, и запах от них, как от подмышек, об которые долго терли денежную купюру. Не сказать, чтобы я видел такие подмышки, просто такая родилась ассоциация. Затем в голове начала сама по себе придумываться история про олигарха, который долго бегал в фирменной фуфайке от Армани вокруг своих владений, а затем вернулся к себе в кабинет, снял фуфайку и стал с блаженным видом, запыхавшись, натирать подмышки пятьсотевровыми купюрами.