Лука Птичкин - Мелкотравчатая явь

Мало-помалу, слова в голове превращаются в образы – то я вижу Рчедлу в лице изысканной дамы из девятнадцатого века, то еще в каком-либо лице. Это мне теперь нравится больше, и я продолжаю более ласково. Понимаю, что меня тянет снова коснуться ее груди, и я крадусь поцелуями к ней аккуратно, как кот в кустах – к жертве. Останавливаюсь на секунду у одного из приятно твердых сосков, затем быстро провожу языком по нему, стараясь сделать язык все мягче и мягче. Другой сосок я чуть щипаю губами, а только затем – рисую языком на его границах с кожей груди мокрый слюнявый кружок, аккуратно стираю его теплой рукой, делаю так еще несколько раз и, слыша ее тихий стон, расслабляюсь окончательно. Как будто я таким образом нахожу ключ к самому себе.

И впервые целую ее. Погружая плавно свой язык в ее горячий рот. Ее же язык, вопреки моему ожиданию, не пытается найти путь в мой рот, а сначала гладит по нижним зубам, точно хочет удостовериться в чем-то неведомом мне, а затем соприкасается с моим. Одной рукой я аккуратно стягиваю с себя штаны и осознаю, насколько крепок мой пенис.

Ее рука задевает его и, чуть поколебавшись, обвивает покрепче. Затем медленно отпускает… Почему я делаю то, чему несколько минут назад искренне противился? Не потому, что мне не нравится Рчедла. Напротив, потому что я испытываю слишком сильные чувства к этой женщине. Люблю ли я ее?

Я начисто отбрасываю подобные мысли в сторону и наслаждаюсь процессом. Я ложусь у ее ног и целую ее выше гольфов. Вот бедро, на нем – едва различимый шрам, вероятно, от какого-то лезвия. Шрам старый, получен, как минимум, лет десять назад. Я окончательно залезаю головой под юбку, покрываю поцелуями все и вся. Мое тело трепещет, как крылья бабочки. Я глажу ее по бархатному лобку, тогда как она отводит в сторону сначала одну, а затем и другую ногу. У ее вздохов чуть заметно сменился тон с трепетно-возбужденного на трепетно-просящий. Уж не знаю, как я их различил, но тем не менее, различил-таки.

Я провожу языком – в самую точку, и она кладет руки на мою голову через свою кружевную юбку. Я повторяю это действие несколько раз. Она, кажется, сдерживает свое дыхание, чтобы оно не перешло на стоны. Антракт. В голове звенят колокольчики, и я поднимаюсь к ее лицу, целую ее в шею, чуть приподнимаю ее юбку и обнажаю ее влажный пах. Затем плавно вхожу в нее.

Двигаюсь я плавно, и по спине пробегает приятный холодок от мысли, что я все же успокоился. Сливаясь с ней, я чувствую каждое, даже мало-мальски значимое, движение ее тела. Ее согнутые в коленях ноги то напрягаются, то расслабляются. Она откидывает голову назад. Мышцы спины периодически напрягаются. И каждое место на ее теле, которое я чувствую, я обхватываю рукой.

Затем меня с головой накрывает ощущение, будто я являюсь половинной частью чего-то большего, которому я целиком и полностью принадлежу. Рчедла судорожно с силой обхватывает мою спину, не в состоянии оттянуть на попозже свой финал и кричит так пронзительно, что рождается новое ощущение, что в комнате разражается молния и попадает в нас двоих. И даже не одна, а сразу несколько молний. Гремит гром, чуть стихает постепенно и неуловимо. Выпуская в Рчедлу всего себя, я понимаю, что она тоже ощущает все то же, что и я. Последние рефлекторные сокращения усталых мышц… Затишье после грома… и в душе будто льет освежающий и бодрящий дождь. Я выхожу из Рчедлы и, обнявшись, мы еще долго лежим молча, расслабляясь и, порция за порцией, выпуская разбушевавшийся внутри нас воздух.

Я удивляюсь бреду, который только что лез мне в голову.

Черти с неба под луной все еще на своем месте, которое отвоевали у ангелов, только теперь они, кажется, от скуки, что не придется никого колоть, сидят вокруг луны и жарят сосиски. И теперь эти черти выглядят невероятно, вселенски беспомощными и грустными. Думаю, на этом небесной истории – конец. Я даже хочу подвести этой истории какую-то мораль, но…

В эйфории, я гляжу Рчедле в невероятно распахнутые глаза, в уголках которых блестит по одной луне. Кажется, она что-то хочет мне сказать, но молча дожидается возможности.

Думаю, слова типа «это было лучшее в моей жизни», или что бы там ни было – настолько глупы, что, кажется, я никогда не смогу подобрать что-либо из их бесконечной безнадежной замкнутости. Молчание, вроде бы, чем-то нужно заполнить… но сердцем осознаю, что это молчание заполняется самим собой и не нуждается в заполнении. Мы смотрим друг другу в глаза, и мне в голову приходит размышление о том, сколько же в мире бессмысленных и неуместных слов и вещей, но все же, они действительно существуют во всем этом мировом безобразии ради самих себя. А я продолжаю молчать, так и не подобрав слов.

– Я чувствовала все, – внезапно и с улыбкой говорит она, не отрывая от меня взгляда. Сейчас она кажется действительно красивой, хотя по своей природе является просто симпатичной, и не более. Сейчас же она… она… будто преобразилась. Большинство людей преображается после секса.

И я вновь, уже как бы по привычке, свожу все к тому, что люди преображаются в сторону своей натуральности. Вот теперь она прекрасна… – повторяю про себя.

– Как это? – спрашиваю я.

– Мне хорошо. Я чувствовала всего тебя и поняла, что ты действительно запутался в жизни.

– Я не понимаю, как это можно ощутить?

– Да это уже неважно. Это твой мир, ведь так? – Спрашивает Рчедла.

– Ну да, – чуть задумавшись, отвечаю я.

– Просто я подумала, что я могу открыть тебе кое-что, чего ты не знаешь, здесь, в этом мире. Пойдем?

– Это, конечно, прекрасно, – игриво склоняюсь над ней я, гладя ее бархатные плечи, – но давай утром. Я сейчас не намерен никуда идти. Давай лучше поваляемся чуть-чуть, а потом съедим что-нибудь?

– Давай. – Она вдруг улыбается еще шире и, кажется, я начинаю падать в ее глаза.

– А ты замечательный антидепрессант! – Улыбаясь, говорю я, – знаешь, ты сейчас просто прекрасна. Тебе говорил это кто-нибудь?

– Нет.

– Так вот знай, – я снова устремляюсь взглядом на луну, ползущую все выше и выше. В квартире теперь так светло, что можно хоть газету читать.

– Сейчас?

– Что?

– Ты сказал – сейчас прекрасна , а вообще?

– Тебе действительно важно это знать?

– Не то, чтобы очень.

– Вообще – довольно симпатичная, а сейчас – прекрасная. Понимаешь?

– Да. Только ты не думай, мне не обидно. Просто адекватизирую свое восприятие. Что-то вроде поиска обуви нужных размеров…

– Ясно.

Счастье ли это? Не знаю, но, по крайней мере, нечто свежо-необычное. Иной характеристики не подберешь. Так уж устроен мир: мужчина – опустошается, а женщина – наполняется. Главное, что обоим хорошо, а уж форма проявления этого «хорошо» остается всего лишь формой… Содержание – каким бы оно ни было – остается содержанием.