Лука Птичкин - Мелкотравчатая явь

* * * *

Наутро я проснулся в совершенно мерзком настроении. Вернее, я не проснулся, а меня разбудили. Нагло выскоблили меня из моего сна, словно присохшие сливки со дна стакана, где был кофе. Присохшими сливками себя никому чувствовать не нравится.

Звонил телефон. Звонил много раз. Я поднялся и пополз к нему. Седьмой гудок, восьмой. Я снял трубку и приложил ее к уху. Пустота. Нет, не тишина, а именно – пустота. Сплошной гудок. И больше ничего.

Это же надо так издеваться! Этот чертов кусок пластмассы всегда так: каждый раз, когда раздумываешь – брать трубку или не брать, через силу подходишь и все же отвечаешь – на том конце ее кладут. Это же надо!

Я тяжело вздохнул. Так, словно всю ночь чистил дорогу деревянной лопатой в снегопад. Снег все падал, падал, а я все чистил, чистил. Пока расчистил одну сторону двора, другая – уже в сугробах. И так всю ночь…

Но снега вчера не было, сейчас – середина июля, а деревянной лопаты я в жизни в руках не держал. Я мирно спал. Неважно как, плохо или хорошо, я просто спал. Я даже сна не помню. Может, мне действительно всю ночь снились сугробы и лопата, которой я их разгребал? Поэтому я так устал?

Я надел футболку и штаны и вышел в подъезд. Вытянул сигарету из пачки LM, прикурил от зажигалки, вдохнул, а затем и выпустил дым.

Не сказать, что меня привлекает LM, просто в магазинчике этого занюханного поселка не было ни того, что я курю обычно, не было даже того, что я курю в крайнем случае. Только LM. Ха… занюханный поселок… а ведь это моя родина. Кто бы другой сказал, что мой поселок занюханный – я бы сильно обиделся на него, а, может быть, и разозлился бы. А сам скажу, или здешние скажут – выходит, вроде, как нечто само собой разумеющееся.

Курить сейчас не модно, подумал я. Как ни крути, мода на сигареты кончилась еще в девяностые. Те, кому за тридцать лет, курят по старой памяти. Тогда зачем курю я? Привык, что ли? Да. А может, и нравится.

Я бросил думать о причине моего курения, со смаком делая очередную затяжку. Бросил думать об этом так же, как и о том, почему я проснулся таким уставшим.

Что-то в моей жизни определенно не так. И снесенный маяк – лишь следствие этого.

О чем-то еще хотел подумать, но забыл о чем. Вернувшись, в квартиру, съел бутерброд с семгой и запил ячменным кофе, глядя в окно.

На улице было относительно тепло для здешних мест. Пели птицы. Солнце ползло вверх, по своей привычной траектории. Облака кое-где устилали небо. Из форточки пахло летом.

«Денек будет солнечным», – помыслил я.

Я включил радио, пошарил по средним волнам – какая-то отечественная попса на одной, drum and base – на другой, телеканал «Культура», еще что-то. Как бы то ни было, слушать по радио было абсолютно нечего. И, в противостояние кому-то или чему-то, оставил «Культуру». Сначала я жевал следующий бутерброд под анонсы театральных постановок, затем под начавшийся фильм. Фильм был про Дворцовые Перевороты. Документальный.

Все мысли куда-то улетучились. Дожевав бутерброд, я выключил радио.

Кухню заполнила приятная тишина, хотя внутри меня ничего приятного не было – ни в голове, ни в солнечном сплетении. Я залпом допил кофе.

* * * *

Я долго еще горевал по снесенному маяку, но на место его смерти мне возвращаться не хотелось. Нужно было искать ту искру жизни, которую оставил он после своей смерти и раздуть ее до пламени если и не прежнего, то хотя бы какого-то. Пусто жить мне не хотелось. К тому же, не факт, что все искры жизни не потухли.

Но, желая хоть на некоторое время отвлечься от таких мучительных мыслей, я сосредоточился на фильме, который показывали по странному каналу «Кино-показ». Да, он так и называется. И там сутками крутили одни фильмы. Разные фильмы, хаотично, без сортировки. Могут, например, показать сначала комедию «Дуплекс», а за ним сразу «Сонную лощину». И все без рекламы. Я не знаю, как там у них на телевидении все устроено, но одно я знаю точно: чтобы зарабатывать, нужно что-то рекламировать. На что живет этот канал, я представляю с трудом. Вероятно, он чисто кабельный.

А сейчас шел фильм «Город грехов». Жестокий такой. Настолько нереальный, что кажется реальным. Трудно объяснить. То ли я сильно проникся настроением фильма и поэтому мне показалось, что в жизни – как там, то ли наоборот, в фильме – как в жизни. И от этой аналогии становилось страшно. Это как стать свидетелем жестокого ДТП: вроде знал и до него, что такое бывает, а как увидел – так сразу понял, как же все страшно на самом деле, что есть всегда хлеще того, что ты видел. Как сказал Квайгон Джим из первого эпизода «Звездных Войн»: «всегда найдется рыба крупнее». Так и есть.

Дальше размышлять на эту тему нет смысла, подумал я, сейчас пойдут мысли о сознании, подсознании, бессознательном. Затем я вспомню, как мы это все проходили на первом курсе. Вспомнятся одногрупники, всякие случаи. А мне все это вспоминать не хотелось.

Мои одинокие несвязные мысли прервал сигнал сообщения на телефоне. Мой хороший знакомый предлагал мне сегодня прогуляться и попить пива. Заняться было особо нечем, кроме того, чтобы думать и думать до одурения. Но именно на это у меня не было сил. И я согласился на семь вечера.

Неизвестно, куда делся мой день, но его не стало. Пришло семь часов. Так же, как приходит старость, если судить по тому, что говорят. Хотя я лично сужу лишь по тому, как внезапно мне стукнуло сначала пятнадцать, затем шестнадцать, семнадцать, восемнадцать… Время – очень сомнительная вещь, если его можно назвать вещью. На него никогда не нужно рассчитывать. Лишь на себя.

Так или иначе, а о маяке я не рассказал своему знакомому. Слишком уж это личное. Да и он не поймет.

Мы пили пиво, опираясь на перила возле Дома Офицеров, и говорили о вассерманах. Да, это нарицательное имя в нашей повседневной бестолковой болтовне. Изначально оно пошло от Анатолия Вассермана, журналиста и политического деятеля. Уж не знаю точно, связан он со значением, коим мы наделяли его фамилию или же нет, но так или иначе у нас это слово обозначало человека с отсутствием сексуального опыта.

Ну и вот мой знакомый жаловался мне, что он вассерман. Я слушал его мысли вслух. Мне не то, чтобы не нравилось, о чем он говорит, или нравилось. Больше всего в его «душеизлиянии» раздражало то, что после каждой фразы он спрашивал моего мнения.

Я мычал в ответ что-то невразумительное, а когда он надоел мне своим нытьем, неожиданно для себя грубо ответил ему:

– Да не останешься ты вассерманом! Задолбал!

Он как ни в чем не бывало, продолжил.

– Правильно, ведь Вассерману пофигу, что он вассерман, а мне нет. – Он задумался. – Значит, я уже не вассерман!

Я вздохнул и тихо произнес:

– Нет, не вассерман. Вассерман один. Это Анатолий.