Иван Плахов - Случай

«Неужели и я сам такое же грязное животное, стремящееся любой ценой добиться с женщиной близости? И все мои мысли лишь словесные поллюции, призванные облечь мои домогательства чужого тела или половые девиации в пристойную форму самооправдания собственного бытия? Неужели сила слов для нас настолько велика, что способна легко предложить и оправдать любую удобную нам мораль, идущую даже вразрез со здравым смыслом, лишь бы удовлетворить наше собственное эго? А почему бы и нет? Ведь живем же мы ради получения удовольствия. О да, черт побери, о да, черт побери. Ведь я сам сейчас – центр чужого удовольствия, и это мне нравится. Господи, я всемогущий, как Господь Бог. Нет, вру, я сильней: в отличие от Бога я имею телесную красоту, которой могу соблазнить каждого в этом городе, – ради того, чтобы меня трахнуть сейчас, любой продаст мне свою душу, – ликовал он, слушая визг американки, гогот ее дочери и зятя, ягнячье блеянье французов и звуки фортепиано и баяна, складно щиплющие людские души на сантименты под аккомпанемент скрипки и виолончели, под звук гитары и гобоя, – Жизнь сама нащупает меня, чтобы использовать в своих целях. Где тот шанс, который подарит мне приключение на всю оставшуюся жизнь, если не считать того, что уже сегодня со мной случилось? Но это не в счет. Это не в счет. Господи, черт побери, кто-то пригласит меня сегодня, чтобы я потерял невинность?»

Словно услышав его просьбу, перед ним материализовались те два фотографа с пьяццетты, что направили его сюда. Их появление встревожило официанта, который как сторожевая собака сделал стойку и начал незаметно перемещаться в сторону столика Адама.

Тудоси проснулась от криков на улице и беспорядочных выстрелов. Из окна было плохо видно, что происходит; она вышла на балкон, но и оттуда ничего не увидела: проспект был пуст, тускло горели фонари и слышался лай собак и трели милицейских свистков где-то вдали, – вернулась в квартиру и включила телевизор. По местному каналу выступил глава заксобрания города, потрясая кулаком и призывая не сдаваться. Переключив на первый канал, наткнулась на сытую морду депутата Госдумы, призывающего не бояться вешать собственных граждан, виновных в западопоклонстве и не желающих умирать за действующего президента. Выключила ненавистный ящик и решила снова почитать, чтобы хоть как-то снять то нервное напряжение, что вновь ее охватило: она словно снова оказалась дома, в Москве, в осаде из протестующих, начавших в отчаянии строить баррикады и жечь покрышки, прячущихся во время атак ОМОНа в жилых подъездах близлежащих домов и отбирающих у местных жителей деньги и еду. Квартира Тудоси оказалась в одном из таких домов, и это была, помимо кота, вторая из причин, заставившая ее оказаться здесь. Услышав стук в дверь, она не удивилась, словно бы ждала, что что-то неизбежное, что происходило на улицах по всей стране, все равно войдет в ее дом, коснется ее лично. Открыла дверь, не спрашивая, кто там, и тут же пожалела: двое ворвались и повалили ее на пол, один сел у нее в ногах, а другой ей на грудь, прижав к горлу холодное лезвие ножа. «Неужели убьют… так бездарно, – мелькнуло у нее в голове, но она даже не успела испугаться, – стоило ли ехать сюда, чтобы умереть. Шутка судьбы». Тудоси лежала с закрытыми глазами и пыталась представить, как она будет выглядеть в гробу, но у нее ничего не получалось.

– Ты одна? – наконец спрашивает у нее тот, что с ножом, на что она тихо выдыхает робкое «Да» и продолжает ждать, когда тот полоснет ее по горлу.

– Мы тебя сейчас освободим, обещаешь не кричать? «Да» – тихо вздыхает она, продолжая ждать, что будет дальше. Чувствует, как убирают от горла нож, как слезают с ее груди и отпускают ноги. Она открывает глаза и смотрит снизу вверх, как двое молодых парней стоят над ней и ждут, когда она встанет.

– Ты пойми, мы не грабители, мы революционеры, – произносит один из них, тот, что с порядочным фингалом под глазом и порванным рукавом куртки, протягивая ей руку, чтобы помочь подняться, – мы здесь на оккупированной территории боремся за то, чтобы свергнуть власть воров и лицедеев, чтобы, как в Европе: по закону, по совести.

Тудоси молча поднимается и в их сопровождении возвращается в комнату, садится на диван, берет в руки рукопись, которую тут оставила, и интересуется: – Что дальше?

– Посиди, почитай, в общем, не обращая на нас внимания, – садясь у окна, произносит тот, что держал ее за ноги, – молодой, херувимообразный паренек, – нам переждать надо.

Тудоси начинает читать, чтобы забыться.

Есть ли правда в том, о чем мы пишем? Все те миллионы графоманов, которые исповедуются в собственных грехах, которых не совершали, или же, наоборот, проповедующие добродетель, будучи закоренелыми блудодеями по своей природе – когда они врут и когда говорят правду? Тогда, когда живут своей настоящей жизнью или воображаемой: той, которой им хотелось бы жить? И что есть правда, если все есть ложь, кем-либо сочиненная? Даже читая сейчас эти строки нет никакой гарантии того, что автор знает о чем пишет.

Два старых итальянца, – один с больной простатой, а другой – с хроническим геморроем и почечной недостаточностью, – энергично жестикулировали и требовали незамедлительно присоединиться к ним Адама, на ломаном русском мотивируя это тем, что времени у них уже совсем не осталось, если они хотят попасть на фотосессию.

– А кто платить будет? – уточнил у них Адам, продемонстрировав им свой счет, – Вы же сами меня сюда направили.

– О, калинка-малинка, мало-мало субитто сейчас плати и много-много мани стасерра. Надо андьяммо, белла донна плати и идем. Пер фавор, долче белла, пер фавор. Кописко?

– Кописко, пиписка! – с нескрываемым разочарованием произнес Адам, но, сделав знак рукой официанту, достал из своей сумки 20 евро и сунул в его услужливые руки, расцветшего на прощание как белая хризантема в осеннем саду Адамова родного города. Подхватив свою сумку, он, не раздумывая, присоединился к двум старикам в бело-синих тельняшках, обступивших тут же его, как почетный конвой; они взяли его за руки и повели сквозь колоннаду Новых Прокураций прямо к каналу позади здания, где их уже ждал катер, мерцающий золотом лака на дорогой деревянной обшивке.

Погрузившись в катер, сизоносый скомандовал «Андате!», а его напарник с морщинистым лицом младенца уселся на корме, внимательно следя за Адамом. Мотор взревел, остроносая лодка стремительно рванула вперед, нырнув под горбатый кирпичный мостик, и вылетела на простор Большого Канала.

Изнутри катера были видны только проносящиеся мимо причальные крашеные жерди-палины на фоне облезлых от времени фасадов каменных и разноцветных палаццо, разнообразие архитектурных стилей которых поражало самое пылкое воображение архитектора.