Михаил Парфенов - Нужное время. рассказы

Ест он какой-то натюрморт на большом блюде, запивая его бокалом красного вина. Пытается делать это надменно. Трапезу прерывает разговорами по мобильному. Причем чаще звонит он.

***

А потом сладко звякает колокольчик, дверь отворяется, и наконец-то входит моя ненаглядная. Стоит улыбается мне, потом смущенно показывает на часы, и разводит, как бы извиняясь, руки. Я улыбаюсь в ответ, и начинаю собираться. Краем глаза отмечаю, как все посетители отозвались на ее появление. Троица, как по команде откинув торсы назад, пытается занять непринужденные позы, и старается залихватски ухмыляться. Они, наверное, думают, что именно так должны выглядеть настоящие кавалеры. Причем, «Поддатый» смотрит только одним глазом, второй же неизбежно прищурен.

Девчушки оценивающе и ревниво оглядывают ее, перебрасываются критическими замечаниями. Это же посягательство на их территорию! «Шарфик» скорчила недовольную гримаску. Не такая уж она и симпатичная…

Насытившийся «Горец» улыбается в тридцать два зуба. Золотая фикса ярко играет в свете ламп, и на время дает кафе восточный оттенок.

«Девица» у стойки равнодушна как мумия. Ну, а «Бизнесмен» повторяет весь свой комплект эмоций.

Все! Нам пора, мы уходим. Спасибо тебе кафе за гостеприимство и приют! До встречи…

Она приходит ко мне иногда, и, как правило, вечером. Всегда это ее причуда. Она заранее звонит мне на трубу, а я жду ее, слоняясь из угла в угол, и обкусываю в волнении ногти. Вот долгожданное «динь-динь», я мчусь открывать дверь, и она с порога жадно набрасывается на меня. Она пахнет весной, молодостью, страстью. Наши одежды летят в разные стороны. Мы истово занимаемся любовью, до умопомрачения и бреда. Остывая и возгораясь вновь. Уже обессилев и засыпая, мы все равно держим в объятьях друг друга. Боясь отпустить, боясь потерять.

А утром она равнодушно курит длинную тонкую сигаретку, принимает душ, одевается, и уходит. Она стоит в коридоре перед зеркалом, внимательно оглядывает себя, достает из сумочки флакон духов, пускает в себя ароматную струю. После машет мне, прохладно улыбаясь, одними наманекюренными коготками, и исчезает за дверью. Я лежу в кровати, пытаюсь уверить себя, что это был не сон. Ее волосы на подушке, отпечаток помады на бокале, пустая пачка презервативов на полу говорят мне, что все это было на самом деле. Но я уже неуверен.

У нее есть дивное свойство – оставлять после себя ощущение нереальности. Это как взмах крыла, дуновение ветра, шелест листвы, ляминорная нота, что-то такое, что ты чувствуешь, но не можешь удержать. Ты смотришь на свои руки, и не веришь, что мгновение назад в них трепыхалось ее маленькое тельце. Ты целовал ее всю, ты хотел ее съесть без остатка. Вы слышали одну единственную, сочиненную только для вас мелодию, музыку любви. Тональность! Ритм! Вы создавали вселенные и разрушали их одним только прикосновением. Она была в твоей власти, а ты в ее. Вы были в раю и в аду одновременно. Два одиночества, сплетенные вместе. Дикие и ненасытные! А может это только сон?!

Приятное чувство опустошенности и неги сменяется чувством тревоги. Но это ненадолго. Я знаю, что у нее кроме меня еще есть мужчины. Не ревную, не имею на это права; мне просто неприятно осознавать, что я не единственный в ее жизни. Знаю – она моя только тогда когда она этого хочет. Так повелось. Это игра. И это ее игра. И все равно я счастлив! В моих полуснах она моя настолько, что я пресыщаюсь ею. Хотя знаю, что скоро опять буду голоден. Буду ждать ее, жаждать ее, слушать цоканье каблучков под окнами. Я чувствую ее походку. Она! Идет!! Может это опять просто сон? Господи, не дай мне проснуться!!!

Александр Иванович Демушкин, бесхитростный, а потому, наверное, не очень удачливый человек, понуро возвращался домой. Руководство в очередной раз устроило ему взбучку.

– Ты – прораб! Да еще на таком ответственном объекте! – кричал на собрании стуча по столу кулаком красномордый потный начальник. – У тебя вчера пятнадцать мешков с цементом умыкнули, а ты ни ухом, ни рылом! У тебя же тащат все, что только можно стащить. Срочно найди виновных и накажи. Или я тебе сам накажу. Жестче надо быть! Тряпка!

Демушкин вяло соглашался. Так он и стоял там: невысокий, худощавый, белобрысый, с оттопыренными ушами и носом кнопкой. Не герой, одним словом. Вспоминая этот позор, Демушкин вздохнул. Он вошел в темный подъезд и направился к лифту. Тот, как обычно не работал. Еще раз вздохнув, Демушкин повернулся к лестнице, и тут, в углу около мусорных бачков, заметил странный отблеск. Что-то на мгновение вспыхнуло и тут же погасло. Подойдя поближе и посветив спичкой, он разглядел на полу среди зачерствевших желтоватых окурков и кусочков скорлупы странного вида сосуд. Он поднял его, повертел в руках и огляделся по сторонам. Вокруг никого не было. Подъезд оставался тихим и сумрачным, пахло кошками и жареным луком. Сосуд с виду казался медным или может даже бронзовым. «Дома разберусь, что к чему», – решил Демушкин и, взяв диковинную тару подмышку, поплелся по лестнице на шестой этаж, где он жил один в маленькой квартирке с видом на запущенную стройку.

Дома Демушкин присел на стул и стал разглядывать этот странный предмет. Сосуд был небольшой, с вытянутым горлышком, медный, грязный и судя по всему очень-очень древний. На нем виднелись какие-то рисунки и выкорябаны непонятные значки. Демушкин сходил на кухню, принес тряпку и начал старательно, как первоклассник на уроке чистописания высунув кончик языка, чистить сосуд. Потом, довольный работой, поставил посудину на стол, и залюбовался.

«Вот ведь вещь, – подумал он, – прямо произведение искусства. В старину умели делать. Антиквариат! А куда бы его поставить?» Демушкин принялся вертеть головой, осматривая свое холостяцкое жилище.

– На шкаф – не красиво, на телевизор – пошловато, – начал вслух размышлять он. – Хорошая вещь должна свое место занимать, а не пылиться где попало.

«А может его по назначению использовать? Вина туда плеснуть, в такие посудины наверняка раньше только вино и наливали, – подумалось вдруг Демушкину. – Друзья придут, а я его на стол, хопа!»

Демушкину представилось, как он водворяет на стол эту красоту, и как у гостей отвисают челюсти, а он, Демушкин, расправляет свои не очень широкие плечи и снисходительно, сверху вниз, оглядывает завистливые лица друзей. Умереть – не встать!

– Интересно, а сколько туда влезет? Пол-литра? Семьсот? – Он схватил сосуд и заглянул в узкое горлышко. Внутри все было забито какой-то коричневой не то грязью, не то глиной. Демушкин перевернул сосуд и потряс его. Крепко забито. Он поднялся, сходил за отверткой, засунул ее в горлышко и начал прочищать… Хлопок был таким, словно компания лихих гусар разом откупорила десяток бутылок с шампанским. Из сосуда повалил едкий зеленоватый дым. Демушкин уронил сосуд, попятился, зацепил ногой стул, взмахнул руками, будто собираясь поплавать на спине, и грохнулся затылком об пол. Все померкло.