Ксения Сингер - Если Мельпомена выбрала тебя

– В кармане этой сумки будут лежать билет и деньги на всякий случай. В Ульме выйдешь из вокзала с центрального выхода, повернешь налево, до первого перекрестка и еще раз налево. Там я буду тебя ждать.

В среду, которая, я очень надеюсь, последняя, мы едем, как обычно, в Гамбург. Крис настроен благодушно и всю дорогу возбужденно говорит без умолку. Он явно доволен собой в какой-то сделке. Весело мне сообщает, что сегодня обязательно мы должны купить все необходимое для поездки. Сначала заедем все купим, а потом домой. Но потом передумал и поехал к себе на квартиру. Он грубо бросил меня на кровать и начал сдирать с меня одежду. Зазвонил телефон. Он не хотел отвечать на звонок, но звонящий начал говорить на автоответчик. И тогда Крис соскочил и схватил трубку. Разговор между ними шел по-французски: об оплате и продаже. И что-то там не состыковывалось. Кто-то сбежал или что-то в этом роде. Я слышу их обоих, и все записывается на автоответчик. Не заметив этого, Крис положил трубку. Он явно был сильно раздражен. Я вся сжалось. Он глянул на меня, усмехнулся и начал одеваться. Бросил на стол сто марок, ключ и сказал:

– Пойди сейчас и купи, что надо к поездке, и занеси сюда. Ключ возьмешь с собой. Я еще заскочу к вам. Если не сумею, увидимся двадцать третьего июня в Ульме в двадцать часов.

Он притянул меня к себе, поцеловал меня в губы и ушел. Выключила красную лампочку на автоответчике, тщательно вымыла губы и прополоскала водой рот. Но и после этого противный запах и привкус после Криса все равно оставались. Пошла купила одежду. Выполнив все приказы Криса, я вернулась домой намного раньше обычного. На кровати у меня лежали новый красивый красный рюкзак, новая модная куртка красно-серого цвета, новые джинсы и еще кое-что по мелочам. Мать готовила меня в лагерь скаутов, не подозревая, что не существует никакой путевки вообще, да и лагеря-то этого, возможно, и в природе нет. Так что в этих обновках меня только в гроб положат, и то если труп мой найдут.

Июнь

Петля, наброшенная на меня Крисом, все стремительнее и туже затягивалась. Я сама не понимала, как оказалась в этой ситуации, на которую не могу никак повлиять, не могу ничего изменить. Все было подчинено Крису: и я, и мать, и обстоятельства, и даже события вокруг. Я не знала, как мне выбраться из этой ямы, которую для меня вырыл Крис, и я по собственной глупости сама прыгнула в нее. Я больше не могла так жить. Мысль, что пора уйти из этого мира, все настойчивее буравила мне голову. Оставалось немного – решиться на это. Но исполнить только самой. Мне представлялось, как Крис, замучив, прикончит меня и обезобразит мое тело, чтобы меня никто не узнал. Мне становилось от этого жутко. Или продаст в публичный дом. Я была одна во всем этом мире, и заступиться за меня было некому. Я бы давно это уже сделала, но где-то далеко, как в космосе, светлым пятнышком была бабушка, которой от этого было бы очень больно. Если бы я сейчас приехала к ней, она бы все поняла, постаралась помочь найти выход. Я это знала, и еще я знала, что эти двое накинулись бы на нее, оболгали, натравили бы на нее полицию, суд. А меня насильно вернули бы к ним назад. Да и после всего, что случилось, я не могла к ней поехать. Это был стыд и перед ней, и перед папой. Тогда бы мать никогда не понесла наказания за свое предательство. Я продолжала жить как жила: ходить в школу, учить уроки, хотя четко осознавала, что жизнь моя подошла к концу и у нее не может быть продолжения.

В тот день, когда я была совсем близка к тому, чтобы это выполнить, раздался звонок у входной двери, который своим звуком буквально пронзил меня всю. Дома, кроме меня, никого не было. Да и я только что пришла из школы. Открыв дверь, я увидела молодую женщину крепкого телосложения, у нее были сильно загорелые лицо и кисти рук. Она спросила на ярко выраженном южном диалекте мои имя и фамилию. Я, ни секунды не раздумывая, сказала, что мое имя Алина, и назвала папину фамилию. Так ко мне всегда обращались только бабушка и папа, когда он хотел сказать мне что-то важное или призвать меня к порядку. В школе и дома для всех я была Лина и носила фамилию матери. Так стояло в моем свидетельстве о рождении. Мама моей матери была датчанка, и для моей матери не было другого варианта – ее дочь должна носить фамилию матери. Папа, собственно, тоже должен был носить согласно их традициям ее фамилию, но к тому времени, когда они женились, он был уже известен в научных кругах и поэтому оставил свою.

– Тогда тебе я привезла письмо, которое я нашла в очень необычном месте, на высоте почти восемь тысяч метров. Оно лежало у отвесной скалы, прижатое камнем.

Незнакомка произнесла это, сделав ударение на слове «тебе».

– Вы были на К2?

Она пристально посмотрела на меня:

– Да. Я вернулась оттуда месяц назад. Так ты знаешь от кого это письмо?

– От папы.

– Как его имя?

Я сказала. Она замерла, а потом стала как бы оправдываться:

– Я не могла сразу привезти его. Конечно, можно было бы послать письмо по почте, но на нем под адресом стоит «Передать лично в руки», и я подумала, что, наверное, это важно, чтобы оно не попало кому-то другому.

Я уже готова была отобрать у нее письмо, но она сама подала мне его. Я буквально выхватила его. Почерк был папин. Я прижала его к себе. Я не хотела, я не могла читать его при ней. Она продолжала стоять.

– Мне трудно выразить, как я вам благодарна.

Она кивнула.

– Ну ладно, мне пора.

И пошла. Как только за ней закрылась калитка, я бросилась в мою комнату и заперла дверь.

Я осторожно распечатала конверт. Казалось, от него пахло снегом, так же как и от листа, который я вынула. Лист был исписан с двух сторон простым графитовым карандашом убористым папиным почерком. Пространство между строчек выглядело сизым, как тень того, что стояло за строчками. От этого казалось, что письмо состояло из двух матриц, наложенных друг на друга. Чтение верхней, состоящей из слов в строчках, отпирало, как ключом, вход туда, что было за ней, во второй матрице, раскрывавшей смысл всего письма, но недоступной не посвященному человеку.

Я прочитала письмо уже пять раз. По мере того как я читала и перечитывала, зияющая пустота в пространстве, оставшаяся после того, как не стало папы, будто снова стала им заполняться с бестелесной, едва осязаемой плотностью. Я ощущала его присутствие. Мне стало очевидным, что я должна жить. Мне стало ясным, как я должна жить дальше, как и что я должна делать. Обычные строчки, обычные слова, написанные два года назад, в первой матрице магически преломлялись во второй матрице, высвечивая их смысл. Суть их основывалась на актуальных событиях, произошедших максимум два месяца назад. Значит, и написаны они могли быть только совсем недавно.