Вадимир Трусов - Эха – на!

Вадик, так звали нашего нового знакомца, оказался ребятёнком общительным, осведомленным и шустрым. Сидя за столом и поглощая с удивительной скоростью выставленные нами на стол припасы: шпроты, хлеб с маслом, остатки колбасы и сыра, кекс с изюмом, он успевал прихлебывать чай и заочно знакомить нас с устройством его родного города и многоэтажного жилища. И довольно быстро растолковал нам, что в общаге кто только не живет: и девчонки холостые, и парни, и семейные, и даже менты. Но в основном люд рабочий плюс довольно приличный контингент постоянно прикомандированных к стройкам монтажников из соседних областей. В городе очень много этих, как их, а, абреков и западных хохлов, приехали сюда на заработки, а местные девки их на себе переженили, вот и шляются теперь джигиты и бандеровцы по улицам, детей в колясках катают. На мой вопрос, а кто такие бандеровцы, Вадик, помолчав несколько секунд, коротко бросил: – Я же говорю, хохлы западные, – и развел руками, удивленный моей непонятливостью. Далее мы узнали, что опасаясь самогонщиков, и в целях усиления борьбы с пьянством и алкоголизмом, местные власти ограничили продажу сахара, и теперь в магазинах отпускают полкило в одни руки. Спиртное в городе продают три раза в неделю, с пяти до семи вечера, но только в одном магазине, менты приезжают, две машины ПМГ, а народу набивается ого-го, со всех окрестностей прут. В стекляхе витрины уже два раза толпа выносила. Но сейчас сварили загородку из толстых труб. Хорошо, что есть автоматы с газировкой, там сиропа много кладут, вода получается с виду, как квас. А еще вкусные булки делают на местном хлебозаводе. Повидла больше чем теста. А мяса, считай, нет, только камбала и палтус. И с картошкой напряженка, макароны и рис народ потребляет. Рыбу можно ловить, да с червями беда, земля каменистая, не накопать хороших, пожирнее. Вадика можно было слушать бесконечно. Мальчишка, видимо почуяв благодарную аудиторию и плотно подзаправившись, был в ударе. Он не скрывал своего огорчения, когда его прервали. Чтобы парень шибко не расстраивался мы отдали ему кулечек с карамельками и, предложив заходить еще, напоследок спросили, а где же его папка – мамка. Оказалось, что отца Вадик не помнит, а мама толком ничего об этом не говорит, только рукой машет, уйди мол. Сама же работает на заводе крановщицей по сменам. Живут они здесь, в семейном крыле. Живут нормально, даже хорошо. А гулять мамка ему дает плохую одежду, а то он, Вадик, и новую быстро состарит. Мама хотела его к бабке на лето спровадить, в Эльвек, поселок такой не очень далеко, да он с тамошней братвой не ладит, дерется все время. За сим наш юный Вергилий удалился, бросив на прощанье, что мы еще увидимся. А никто и не сомневался. Времени было достаточно, а городок, что пятак. И захочешь, не разойдешься, не спрячешься.

Пляжная скамейка была наверное когда – то частью комля довольно крупного дерева. Только сверху, там, куда присаживались отдыхающие, имелся плоский спил на всю ее длину, отполированный седоками явно не за один – два сезона. Примерно до половины своего диаметра бревно уходило в песок. Я сидел на нем с краешку и курил, коротая время до часа рандеву с наставницей Надеждой. Метрах в трех от меня, на покрывале, явно сдернутом с дивана в квартире, в томных позах расположились две подружки, девушки как девушки, обе светленькие, в общем ладные, поскольку молоденькие, не раскисшие еще, в купальниках одинакового кроя, только цветами разных, у одной красный, у другой синий. Девчата лежали, закрыв глаза, пытаясь урвать хоть малую толику уходящего на покой солнышка. Потом одна из них, в красном, приподнялась, села, порылась в холщовой сумке, стоявшей у ее ног, вытащив сигареты и спички. Закурила и вернулась исходное положение. Она глубоко затягивалась и, явно дурачась, шумно выпускала дым. Её подруга, не открывая глаз и не меняя позы, вдруг произнесла ленивым, чуть хриплым, голосом:

– Ж – а – анка… Эй, оставишь на пару тяг?

– Да иди ты на кукуй. – раздалось в ответ. – Вон пачка, целую возьми.

– Ну, Жа —а нка -а… Ну, не хочу я целую. Ну чего ты, как муракиска?.

– Да пошла ты в дрофу. – лениво протянула курившая

– Ну, чего ты как муракиска – а – а…

Я притушил окурок о торец бревна, встал, отряхнул брюки и медленно побрел к лодочной стации. Сзади еще довольно долго слышался диалог подружек с рефреном: « Жа – анка, ну, чего ты, как мураки – и – ска?». Девчатам явно было хорошо и комфортно. Отстояли наверное смену стерженщицами на формовке или малярами в окрасочных кабинах или еще кем – то в этом роде и теперь расслабились. Беседу ведут, светскую, неспешную, ни о чем. Лепота.

В день прибытия, не распаковав толком вещи, мы оказали местным дамам первую, и далеко не последнюю, надо сказать, услугу. Дело в том, что нашу веселенькую компанию поселили почему – то в женском, а точнее – девичьем, крыле общежития, где под становище для практикантов было выделено довольно обширное помещение с балконом на седьмом этаже. Бывший красный уголок, решили мы, обнаружив в комнате сваленные в угол атрибуты наглядной агитации и гипсовый бюст вождя мирового пролетариата в канонической кепке, чего нам и не хватало для полного счастья. В комнате стояли родные общажные кровати с панцирной сеткой, по пять в три ряда, и стол неизвестной конструкции, очевидно самодельный. Он напоминал большую коробку сработанную в основном из фанеры – десятки (где изготовитель столько её наковырял, интересно бы знать), имел внутреннюю полость приличной вместимости и столешницу, явно привнесенную извне волей мастера, создавшего сей шедевр. К тому же столешницу густо покрывали письмена, выполненные в основном механическим способом. О содержании нацарапанного и распространяться не стану, все и так понятно. Ну, конечно же комсомольские и партийные лозунги, тезисы и призывы. Матерные? Да что вы? Конечно же матерные! Не апрельские же, прости Господи! Еще неизвестно, что хуже, говорить агитками кэпээсэшными или материться, ставя перед каждым словом артикль «фля».

Прекрасная половина местного человечества ждать себя долго не заставила. На исходе второго часа нашего пребывания в новом жилище раздался негромкий, но весьма уверенный стук в дверь, через мгновение отворившуюся без нашего приглашения войти. На пороге стояла пухленькая блондиночка среднего роста в светло- зеленом легком халатике с гитарой в руке. Была она не старше нас, даже чуть младше, скорее всего. Лицо – широкое как русское поле, глаза серые с зеленцой, то ли наивные, то ли хитроватые, пойди, пойми сходу. Девушка шагнула через порог и неожиданно грудным голосом произнесла не делая пауз:

– Мальчики, привет. Меня зовут Светлана. Вы же из Ленинграда на практику? Давно приехали? Мы с девчатами вас уже заждались, а вот гитара барахлит. Не посмотрите, что с ней можно сотворить? Мальчики нестройно, но охотно и даже заинтересованно поздоровались в ответ, подтвердив свою принадлежность к северной столице. Ну, а гитару мы с Ныряичем забрали себе. Дело, собственно, было пустяковое. Струны поменять, порожки меж ладами наждаком слегка сточить, гриф поднять. И заиграет как миленькая, никуда не денется. О чем мы и сообщили Светлане, раскланявшись и обменявшись официальными представлениями с хозяйкой этой музыки. Узнав, в какой комнате Света обитает, мы договорились, что вечером навестим её с готовым к работе инструментом. – Хорошо, хорошо, мальчики. Тогда давайте в восемь, – Света вновь не делала пауз. – И вообще, все приходите, кто захочет, у нас места хватит. А я девчонок еще позову, и девчонок много будет. Хоть с нормальными людьми пообщаемся наконец – то. А то сидим тут по норам, от местных спасу нет, достали. В общем, жду! Светлана, круто развернулась, вильнув статным бедром точно самбу или даже ламбаду танцевала, и выскочила в коридор.