Юрий Швец - Рок. И посох в песках оружие. Том третий. Смерть как избавление

Целий мало понял из того, что сказал Киферон, да и ему не очень хотелось этого. Он испытывал огромную радость избавления от одиночества в этом таинственном месте.

– Я не могу ничего определённого сказать по этому поводу, Киферон! Я, помню, только схватку в саду Гамилькара! После я считал себя мёртвым… Но, уже здесь я расслышал в себе голос какой-то Богини?! Она подсказала мне догнать того, кто идёт впереди меня! Я бросился за тобой!

Целий улыбнулся и шрам на его лице как-то странно вытянулся… Но, эти его слова сняли напряжение и с лица Киферона. Он улыбнулся ещё раз.

– Значит, ты отправлен Астартой! Это она говорила с тобой.

– Но для чего? Я думал, что скитаюсь мёртвым по другому миру, плутая у входа в Аид! Может он здесь и есть?

– Этого я не знаю. – Ответил Киферон, – Но разгадка нас ждёт впереди. Если мы пройдём этих «стражей»?!

Он выглянул из-под навеса.

– Я не заметил, куда они переместились?! А вообще, я не думал, что у него с этой стороны столько охраны?!

– У кого? – не понял Целий.

– У того, кто создал это место! Мы в мире Бога отшельника! Бога, разделившегося на части! Бога, мечущегося в своих раскаяниях и окостенелой от времени злобы! От понимания тупиковости своего прошлого выбора! Раз Астарта приняла решение усилить мои усилия твоим присутствием, значит, она рассмотрела в тебе те черты, что до поры в тебе были заглушены теми чувствами, что пришли к нам не без помощи тех, с кем нам ещё придётся долго бороться! Я тебе объясню всё на ходу! Нам надо двигаться! Но, теперь, дело усложнилось – нас двое?!

Киферон выглянул из-за края скалы, всматриваясь в застывшие скалы.

– Мне кажется, оно напротив упростилось! – произнёс Целий и вышел из-под навеса.

– Ты что?! – начал было говорить Киферон, но Целий сделал ему знак рукой, просящий подождать…

Целий вышел на центр распадка и повёл взглядом вокруг себя… несколько чудовищ, показавшихся у края скал, стали поочерёдно замирать, осыпаясь камнями… Вскоре звук осыпающихся камней затих…

– Путь открыт. – Сказал Целий и улыбнулся, – Я совершил столько грехов, что даже чудовища не выносят моего взгляда.

Киферон, не без беспокойства, вышел наружу и обвёл скалы взглядом…

– Чудеса! – покачал он головой…

Гасдурбал вернулся в дом Гамилькара уже ближе к ночи. Стража, что дежурила у ворот дома Протектора, рассказала, что его раненых перевезли в госпиталь Бирсы.

– Гасдурбал, сходи завтра, проведай их! Там один очень слаб, может не пережить ночь! – сказал ему Ксеновий, – Надо известить родственников!

Гасдурбал остановился и задумался.

– Но, ты так сильно не переживай! Его перевязывали дочки Протектора, а уже замечено, те к кому они прикасались, не умирают! Может и он выживет! Здесь, латиняне были почти мертвы! Но один из них уже ходит! – Подбодрил его Ксеновий, – Когда будут хоронить Актиха и других?

– Гамилькон запланировал на завтра! Надо оповестить родственников, ты правильно мне напомнил! – Ответил Гасдурбал.

– Так давай, я займусь этим! Ты уже, поди, валишься с ног! Иди, перекуси чего-нибудь! Я всё сделаю! Имена я знаю всех! Служили вместе.

– Спасибо, Ксеновий!

Гасдурбал направился в дом. Он прошёл широкой дорогой, через сад, и вышел к ступеням, поднимающимся к самому дому, несколькими уступами. Поднявшись по ним, до половины всего подъёма, он заметил ответвление, уходящее влево, в другую часть сада с цветами и беседкой у купальни. Тропинка, выложенная мраморными плитами, обрамлялась акацией – мимозой. Гасдурбал вдохнув вечерний воздух сада, поднимающийся сюда со всех сторон и сплетающийся в букет разнотравья, постоял здесь какое-то время, вслушиваясь в ночь… После этого, он продолжил подъём и поднявшись чуть выше, на этом уровне, услышал журчание акведука, там у беседки… Вода, стекая по акведуку, бежала дальше в сад, питая деревья и различные кусты, которые наполняли воздух ароматом своих соцветий… Гасдурбал снова вдохнул воздух родного города… Здесь он уже почувствовал штрихи запахов гавани, что находилась за холмом дома… Гасдурбал решил пройти по аллее сада, но передумал, и поднявшись до конца ступеней оказался на тропинке дома, что бежала вокруг его… Его шаги растворились в гомоне птиц, которые внезапно накрыли сад, прилетев ночевать в плен аромата и цветущих ветвей… Сердце шагающего воина сбросило с себя ту пожухшею корку войны, которая неминуемо обожгла его, за всё время, что он находился на её острие, в её реальности… Гасдурбал вышел к обширной беседке, где часто собиралась семья Гамилькара Барки и решил посидеть в ней немного, и поразмышлять над своей жизнью…

Гасдурбалу, перед приходом армии к Приону, исполнилось двадцать три года. Два года войны, что он провёл находясь в армии, изменили его характер и дали тот опыт твёрдости и стойкости, что так востребован в военных действиях. Окружающие это заметили. Эпизоды различных ситуаций в прошедшие года войны говорили, что он не теряет самообладания там, где другие проявляли растерянность и заминку в момент принятия необходимого решения. В таких случаях, Гасдурбал зарекомендовал себя с лучшей стороны и действовал очень решительно. Но, самое главное, что было замечено, все его действия, последовавшие за принятыми в неординарных условиях решениями, заканчивались успехом или с наилучшим результатом, который, только, возможно было ожидать в той или иной ситуации. Это сразу отметили командиры и доложили об этом выше. После этого, его произвели в номархи турмы, а потом, через недолгий срок, назначили и номархом туллы священного отряда. Гасдурбалу очень нравилось служить в коннице! Он чувствовал ритм сражения и порыв атаки, когда отвага, как два крыла, что внезапно подняли дух до высшего предела, изливается на врага мощью не только физической удали, но и преобладанием своего полёта душевных сил, выше крыльев Таната, кружащего над сражением чуть ниже… Он пользовался этим чувством, точно предугадывая момент старта атаки своей туллы, поймав то мгновение, когда в движении, лошадь начинает составлять с тобой единое целое и ты, чувствуешь её сердцебиение, а она твоё! В схватке, Гасдурбал, всегда находился в передних рядах и Боги, почему-то, заслоняли его своими щитами. Ни стрелы, ни копья, ни мечи не дотягивались до него. По этому поводу, в его тулле, стали говорить что он, по-видимому, находится под покровом какой-то из Богинь. Что он, как и Ахиллес, пользуется этой благосклонностью Богов, поэтому не удержим в своём порыве атаки. Гасдурбал на это не реагировал. И даже не отшучивался. Он всегда был серьёзен. « Пусть болтают – думал он, – Когда меня ранят или убьют, разговоры сами прекратятся!» И именно это заставляло его лезть в схватке в самую гущу! Он хотел доказать другим, что является таким же как и все! Но, несмотря на то, что он всегда оказывался в центральной точке противостояния с мятежниками, чтобы доказать, что он бьётся так храбро не потому что знает о своей неуязвимости, а исключительно из-за отваги и мужества, которые переполняют его грудь во время сражения во имя отстаивания свободы своего города – он всегда оказывался целым?! Это ещё больше убеждало воинов, что он любимец Богов и шутки только увеличивались в своём объёме. Дошло до того, что у него появились и завистники, кои кричали, что его мужество напрямую связано с этим даром Богов. Это оскорбляло Гасдурбала и стало угнетать его. Получалась прямая несправедливость – чем больше он проявлял храбрости и стойкости в сражениях, тем больше завистники трубили о его, якобы защите, а не об его умении и мастерстве в военном деле… В конце концов, Гасдурбалу это надоело и он попросил дядю, отпустить его на флот. Гикет не знал истинных причин этого «порыва» своего племянника и долгое время не соглашался, говоря, что это глупость: «—… губить такой талант стратега в солёной воде проливов! Ты, Гасдурбал, уже набрался такого опыта, который другим приходится набирать в течении десятилетия! И не только десятилетия, а по достижению моего возраста! А, теперь, уйдя к Диархону, ты, хочешь начать всё с начальной точки? Да, ты, шутишь, Гасдурбал?!»… Но, постепенно, Гикет понял, что решение его племянника не изменится и смирился с ним… Он, заметил, что в каждой схватке, Гасдурбал бросается в самый круговорот боя всадников и уже откровенно стал переживать за судьбу своего племянника, понимая, что тот, что-то хочет доказать и себе и ещё кому-то… В последнем разговоре с ним, Гикет сказал: