Евгений Рудаков-Рудак - Радиация сердца

– А бывало, Марфуша, что ты вся в золоте ходила, или брешут сердобольные. Бывало?

Она посмеивалась, отшучивалась, а могла лихо протопать, пройдя по кругу:

Но никогда Марфа не позволяла себе лишнего, грязного, случайного. Замуж её выдавали в 1916 году, и она запомнила слова отца и матери, когда приехали из церкви после венчания, на собственном выезде… Да, и это было. У отца был лучший выезд в округе, а может и дальше. Два прекрасных орловских рысака, которых он любил и лелеял, как родных детей. И не менее важное, карета соответствовала рысакам. Отцу она досталась за долги от разорившегося дворянина.

– Мы, дочка, не плесень какая-то, что поверху часто красивой изморозью кроет. Мы, Ромашкины, из самой глубины земли российской! Мы корни её, а корни могут питаться только чистой живой силой. Нам надо много, но настоящего, абы как, или абы что, мы не можем. И это для нас святое!

– Поняла, тятенька.

– А свято, дочка, только то, что святым крестом осенено. Мы люди православные, значит, правильные.

– Знаю, маменька.

На свадьбу родители подарили любимой дочке красивые золотые серьги, тяжелые, крупные и еще большей красоты золотую брошь с ярким изумрудом, под цвет её глаз и россыпью мелких бриллиантиков. Это произвело огромное впечатление на окружающих их в храме прихожан и свадебных гостей. На огляд люди говорили разное, даже ересь плели, а знающие их семью по жизни, рассуждали вполне разумно: мол, Иван Филиппович много лет образовывался в городе, до столицы добрался, даже до святых мест на Валааме. Домой вернулся совсем другим человеком, а может в том смысле, что на красавиц меньше стал смотреть, тут вопросы были, но домашние верили – перед богом он чист, греха на душе нет.

И во многом это была правда, хоть и немало в его жизни было тайного. Он думал и жил совсем по-другому, но самое главное, – после женитьбы он жил, соблюдая заповеди божьи, и от всех близких того же требовал.

Память о родителях, их заповеди питали дух и плоть Марфы во всё время такой тяжелой, бесправной, особенно при советской власти, жизни. Была у неё одна большая семейная тайна, сути и смысла которой она в своё время так толком и не поняла, поскольку её поставили, как бы сбоку, что ли. Тайна передавалась по мужской линии и это была тайна отца, который для неё и других детей был на земле святым. Это давало дополнительные силы и веру, что если не она, то дети её доживут до новой свободной жизни, когда каждый будет сам себе хозяин и достойно распорядится этим завещанным.

Тайну отец передал старшему сыну Василию в то страшное время, когда народ в России потерял и веру, и разум, и пошел воевать сын против отца. А когда Василий уходил на войну, он, накануне вечером, взял Марфу за руку и повел за село к чистому озеру, где они сидели, молча, пока не опустился туман. Она пыталась спросить, что же такое он задумал?., но брат останавливал её и поднимал кверху палец: «Погоди, сеструха».

Когда плотная полоса тумана обернула их, он взял её за руку и пошли они босиком по воде, до колен. Шли тихо, в тумане, как в молоке. Идти было легко, хоть вода была очень холодной и ноги стали леденеть, но неожиданно их словно окатило горячей струей. Марфа вскрикнула от испуга и шагнула назад, но брат слегка придержал её и сказал, что они только что общались с отцом, Иваном Филипповичем, и велел он передать ей семейную тайну, которую долгие годы хранил Василий. У неё ноги сразу ослабли от такого известия, но брат держал её под руку. Полоска тумана медленно уплывала вглубь озера, и выходили они на берег уже по холодной воде, но Марфа этого даже не чувствовала. Она плыла в невесомости, вне времени, сознания и понимания окружающего мира.

Потом сели на траву и Василий сказал, что он ничего не может толком объяснить, но действительно, с позавчерашнего вечера чувствовал эту встречу ровно за один день, как пришла повестка о мобилизации.

– И что сказал он тебе, наш тятя? – дрожащим шепотом спросила она.

– Сказал, что не вернусь я с войны, – спокойно ответил Василий. – И чтобы передал я тебе, сеструха, нашу семейную тайну.

– А мамы не было? Маму ты не слышал?

– Мамы не было.

– Как страшно, – она дрожала, и слёзы текли по щекам. – Васенька, братка мой родненький, а может, ошибся он про тебя, не всякого на войне убивают.

С дальнего берега, а ей показалось из самой глубины вод, неожиданно донесся трубный, зычный, жутковатый голос, пробирающий дрожью до самого нутра. Она прижалась к брату.

– Кто это?

– В одяной бугай, птица такая есть, скрытная, мало кто видел её, просто так она не подает голос. Как тятя наш сказал, так оно и будет, потому и велел тайну тебе передать.

– Что за тайна, братка, я же всегда вроде как, сбоку была. Только знала, что тятя бережет меня.

Василий наклонился и долго шептал ей в одно, затем в другое ухо. Долго сидели молча, он подождал пока ошарашенная сестра придет в себя.

– Так что, сеструха, настал твой черёд быть привязанной к нашей семейной тайне, – помолчал и покачал головой, – Как туда, и когда он мог свой клад поместить – ума не приложу. К маминым похоронам он давно в расстрелянных числился. А еще сказал, в могиле еще не самое главное, это испытание. Чёрт! Ой, прости, господи. Сам ничего не понимаю, но крест из могилы придется тебе, Марфуша, выдергивать. Я бы и сегодня мог, но против тятиной воли – не дай бог. Ты это самолично должна сделать.

– Я, братка, была уверена, что большевики нас вчистую обобрали. Я даже свои серьги и брошку, те, помнишь? Когда обосновались здесь и я увидела, как люди смотрят не по-доброму – я всё попрятала. Ты же сам тогда посоветовал до поры запрятать. Только тятю с мамой поминая, иногда надевала дома, чтобы никто не увидел. Так всё одно, подглядели таки, нет-нет, да и спрашивают, откуда да где эдакое достала. Говорят, за всю жизнь не заработает советский человек на это.

– На каждый роток не накинешь платок. Шути и всё тут. Тятя наш всегда верил, что лучшие времена ещё настанут для всех. Обладал он силой какой-то, которую скрыл до поры, а когда она, та пора придет, не сказал, темнил что-то, загадки нам загадывал. Даже мне, в тумане, голосом, как из подземелья сказал, что вся тайна откроется только Ивану Филипповичу, а это уже чёрте что, прости господи. Он же сам и есть Иван Филиппович!

– Та. ак, а я, что я могу, братка, если что? Кому мне всё это передать. Ой, а сынок, ну, внучок мой, Ванечка! Он у нас… Ой, он тоже Иван Филиппович!

– Глупости это всё, сеструха. Ванюшка дитё, можно сказать не разумное ещё, что он сможет, сама подумай. А я так разумею, придет срок, тятя призовет тебя и всё дальше откроет. Что-то такое в могиле, что не копать надо, а через крест. Жди, позовёт или сама поймёшь, когда пора.