Евгений Рудаков-Рудак - Радиация сердца

Дома Коля, как смог, отремонтировал берданку. Расколотое старое цевьё выкинул, вырезал из крепкой ветки клена почти такое же и прикрепил к стволу по всей длине витками проволоки. Часть обломанного ложа подравнял и гвоздями прибил новый кусочек, обточил и загладил углы старым истёртым рашпилем. Последние латунные три гильзы выправил и подогнал к стволу, а оторванный затвор, чтобы держался при новой стрельбе, прикрепил специальным колечком, которое надо было надвинуть на рукоятку затвора перед выстрелом. Коля очень строго предупредил, что если этого не сделать, то затвор когда-нибудь, очень даже запросто вырвет, и… в глаз!., или в лоб. Передал мешочек катанной в сковороде дроби и новую банку черного пороха. Три патрона Коля тщательно зарядил сам, на гусей – побольше заряд и покрупней дробь. Всё это он передал Ване.

Через неделю брата Колю и другого Ваню, а так же сестру Валю увезли по какому-то набору в область, в ФЗО при военном заводе. Сначала учиться, а потом, там же, делать гранаты или оружейные снаряды для оборонки. Забравшие их люди в форме сказали, чтобы дома считали это мобилизацией, так как война еще не окончена, пока мы победили только фашистов, но ещё остались японцы, а после может, и еще с кем воевать придется. У первой в мире страны социализма, страны невиданного до сих пор в мире всеобщего равенства и братства, враги были, есть и будут всегда, и поэтому комсомольцы, все как один, должны идти в ФЗО на оборонные заводы в первую очередь. Собственно, в то время других заводов в стране почти не было. Это понимали и принимали большинство родителей, по крайней мере, все знали, там дают форму и кормят. А Ваня долго не мог понять, кому надо такое дурацкое фабрично-заводское обучение, если для этого надо разлучать родных? Не по-людски это!

Но по-другому поводу, его всё же переполняла гордость: у него теперь есть собственное настоящее ружьё, почти винтовка!., и что ему, Ване Ромашкину, обязательно придется защищать свою родную семью, как когда-то защищал его прадед, Иван Филиппович. Ему даже сон однажды приснился, как он, Ваня, стоит с винтовкой перед воротами у своего дома, а во дворе плачет мама и дед Миша, Коля и Валя, еще раз Ваня и даже тетка Нюрка. Они слёзно просят его защитить от фашистов, которые бегают вокруг, то в виде Турка, то кусачего гусака и особо уполномоченных с наганами, а из тумана от самого озера выходит белый-белый дед и приветливо машет рукой, и Ване совсем не страшно. Дед подошел и положил белые лёгкие руки ему на плечи и сказал рокочущим голосом:

– Теперь, Иван Филиппович, ты в ответе за всех Ромашкиных, в твоих руках все их жизни, богатство и самая главная семейная тайна. А скоро ещё будет тебе испытание. Расти большой.

Сказал и невесомым теплым воздухом прошел сквозь него и растаял, как облако. Целый день Ваня ходил под впечатлением, даже мама Марфа спросила, что с ним, не заболел, случаем?

…Как-то Ваня с другом, Витькой Шиловым, пошли на охоту, он даже стрельнул один раз, и виток проволоки, которым Коля закрепил ствол на цевье, лопнул, ствол вывернуло вбок, и охота закончилась. Как потом сказал старший брат Витьки: «Ну, Ваньша, тебе повезло, могло и башку снести, если бы затвор вырвало».

В начале зимы 46-го года произошло страшное событие в семье Шиловых. Утром на газике приехали три уполномоченных из района, двое с наганами и один с винтовкой, арестовали Витькину мать и целый день обыскивали избу. Потом один допрашивал мать и детей, а двое продолжали копаться в кошаре.

Она работала в той кошаре: следила за овцами, кормила их, убиралась, принимала окоты и в журнале отмечала каждый случай падежа. Словом, отвечала за колхозное добро. Марию Шилову обвинили в том, что она воровала колхозных ягнят, чтобы кормить семью, а потери, якобы, списывала на падёж от бескормицы и болезней. В кошаре и дома нашли несколько шкурок. Мария обливалась слезами и кричала, что если она и приносила домой ягнят, то только таких, которые только-только здохли и зоотехник самолично давал указание закопать их. Кричала, доказывала, что не от сытой жизни обдирала она дохлятину, а хоть чем-то накормить детей.

– Жрать нечего, а у меня пятеро ревмя ревут! Им кажин день рот заткнуть надобно! – кричала она, надеясь, что её услышат. Рвала на детях рубашки и показывала торчащие рёбра. – Да, я дохлятиной их кормила! Из вас хоть кто-нибудь жрал дохлятину!

Председатель вроде был за неё и даже сказал, что Мария честная была колхозница, но времена очень трудные, а работа ответственная. Ягнята всегда дохли, кто спорит. Попросил, чтобы зоотехник на этот счет тоже доложил, поскольку это был его фронт работы. Фёдор юлил, глазки бегали. Он доложил, что в этом году падёжь молодняка не большой, но уследить очень трудно. А когда еще дети, так на всё пойдёшь, ради детей, и не глядя в глаза Марии, тупо талдычил: – Ну сколь раз говорил я тебе, Мария, ну наказывал же я сколь раз, – в тетрадочку всё надо. Записывай всё аккуратненько, что да как, и мне на подпись. Я тебе даже карандаш химический свой дал, и где он? А ты бывало, ну признайся, забывала про подпись-то, а без подписи, Мария, сама знаешь. Я, конечно, тоже весь виноватый, за подписями не всегда поспевал. У меня же и ранение… Во. от! – он вскакивал и проходил по комнате, хромая сильнее обычного. – Медали имею за геройство в боях с фашистами. На мне же еще свиньи и коровы с телятами, и везде надо с подписями, нельзя по-другому. Если бычок, к примеру, падет, да ещё и без подписи, он же 10, а то и все 20 кг. весит. Кто-то скажет – дохлятина, а другой, так и… попользуется. А еще я член партии с 44-го, меня на передовой перед боем в коммунисты принимали!

Увезли Марию и всех её детей, потому что не на кого было оставить. Муж Марии пропал без вести ещё в 41-м. Так в начале зимы 1946 года, лучшего друга Вани – Витьку Шилова и трех его сестер, увезли и сдали в детдом, а старшего брата отправили в ФЗО.

Управляться с овцами поставили Марфу. Зимой в кошаре работа тяжелая и по своей воле там редко кто хотел работать, тем более после случая с Марией. Хотя, чего скрывать, по-умному, так в кошаре можно было и пучок – другой соломы прихватить, и жменьку отходов, да и полудохлого ягненка прирезать, если с зоотехником вась-вась. Мария, как видно, с Федором и дала промашку. Поставить туда Марфу именно он и посоветовал председателю. Ей хоть и было уже 45, но мужики еще оглядывались, когда она проходила мимо, стройная и всё при всём, даже лицо не изможденное, несмотря на каторжную работу. Она это понимала как – ромашкинская порода!

В молодости Марфа была красавица такая, что мать, Ульяна, прятала её и лишний раз с подругами ходить, да парней на гулянках завлекать не отпускала. Уже здесь, в бегах, за Уралом, многие шептались за спиной, что она, мол… совсем не такая штучка, и что настоящие её родители бежали от царя, а уже потом от большевиков. Но… и то не вся правда! Из домашних об этом никто никогда не трепался, тема всегда была запрещенная, а Марфа и брат её Вася говорили так: «Что на виду, то и есть правда». Кто-то из местных даже рассказывал, что видел как-то на Марфе серьги золотые, тяжелые и брошку кручёную с большим сверкающим камнем! Кто видел и когда, уже никто не мог вспомнить, а в разговорах людей, нет-нет, да и всплывало. Случалось, на пасху, троицу, а чаще всего на первомай, иной пьяненький мужичок заигрывал и норовил ущипнуть её за крутой бок, с подходом: