Евгений Рудаков-Рудак - Радиация сердца

…Ване было шесть лети считался он сиротой. Как говорили – отец геройски погиб на фронте, мать пропала без вести, такими были в поселке, наверное, каждая вторая семья. Жил он с родной бабушкой Марфой и тремя её детьми: Валей, Колей и еще раз Ваней. Получалось, что они приходились ему тетей и дядями, но прожив с ними с рождения одной дружной семьей, он считал их братьями и сестрой, а родную бабушку Марфу звал мамой. Бывало, кто-то из соседей спрашивал: «Бабушка твоя дома?» Он всегда отвечал: «Бабушки у меня нету, я не знаю, куда она делась, а мама ушла сено косить, к вечеру придет».

Вообще-то случилась странная вещь, он этого не знал по малолетству. Ровно через неделю после родов мать его, Анна, сбежала неизвестно куда. Отец к этому времени служил в Красной армии, было от него всего одно письмо с финской границы. Бабушка Вани, Марфа, тихо поплакала, почертыхалась, помолилась, взяла пять яиц для оплаты и понесла его в церковь. По знакомству с батюшкой, а больше всего назло дочери, записала Ваню на своего родного отца, который, то ли пропал в гражданскую войну, то ли расстрелянного большевиками. Его тайно почитали в семье, как будто он только что встал из-за стола и вышел ненадолго, в поле. Дети родного деда никогда не видели, но всегда чувствовали, что он где-то рядом. Если что делали непотребное, мама говорила: – А дедушка ваш, Иван Филиппович, никогда бы так не сделал сам и другому не разрешил.

Так волей бабушки – мамы Марфы, стал Ваня, Ромашкиным Иваном Филипповичем, так в церковной книге батюшка записал, а в сельсовете председатель выдал метрику. Месяца через три после начала войны пришло одно письмо от матери Нюры, в котором она сообщила, что ушла добровольно на фронт защищать родину.

Когда Ваня подрос, он уже знал, что его отец и мать погибли в бою с проклятыми фашистами, и это давало ему негласное, законное право в военных играх быть только храбрым красноармейцем, что добавляло личной важности и особой гордости за своих смелых родителей, которых он никогда не видел.

В 45-ом, неожиданно вернулся пропавший без вести с первого месяца войны муж Марфы, Михаил. Он был второй муж, отец Коли, Вани и Вали, первый муж, отец Анны – Нюры, матери маленького Вани, погиб в конце гражданской. Михаил настолько был старый и слабый, что Ваня даже засомневался, отец он ему или дед, тем более, дед Миша сам путал и называл его, то внучек, то сыночек. Ваня научился крутить для него цигарки из газетки, довести до завалинки, или подать батожок. Мама объяснила, что дед Миша хоть и Новосёлов, а не Ромашкин, но тоже родной. Потом он узнал, что дед был много лет в плену у фашистов, где они травили его какими-то газами. Дед постоянно кашлял до слез и кровавой слюны. Еще Ваня услышал от чужих людей, как они за глаза называли деда Мишу предателем, но тут он был не согласен. Во всех семьях в те времена предателем считался тот, кто мог кусок хлеба или сухарь спрятать и уж не дай бог, кусочек сахару, и съесть втихаря. Нет, за дедом Мишей такого никогда не водилось. Он сам недоедал и последний кусок детям отдавал. Поэтому, на такие злые выпады чужих людей, Ваня, как и братья, так же зло отвечал:

– Сам прячешь сухари и жрёшь под одеялом, когда все спят. А наш дед Миша не предатель!

Так все в поселке и принимали, что дед Миша – это дед Вани, а бабушка Марфа, его мама. И всем всё было понятно.

Неожиданно, в конце августа 1946-го, приехала какая-то красивая городская тётя. Она поцеловалась с мамой Марфой, потом постояли, поплакали немного, обнявшись, потом сели, гладили друг друга, трогали и вспоминали давнее.

– Нюрка, Нюрка. а! Где же тебя черти носили, а? Одна весточка с фронта за шесть лет. Мы же давно тебя похоронили.

– Ой, и не говори, мама. а! Ой, война всё это. о, война проклятая. Ой, сколько натерпелась страху. Это только пишут и в кино кажут, какие мы храбрые там.

– Ох, и не говори, дочка, война-война. И за что это на. ам. Да как же за что? За Бога всё! Как в 17-ом церкви порушили, так и пошло всё наперекосяк. При лазаретах воевала или еще как?

– Конечно еще как, мама. В ппж я числилась.

– Курсы, какие кончала или по ходу училась?

– В походах, война всему научит, мама.

– Страшно, поди, служить было? – Ой страшно, мама. На войне где не служи – всё одно, страшно. Там с вечера не знаешь, что тебя утром ждёт. Там по-другому солнце встаёт и садится.

Так они постояли немного, поплакали, а потом, между разговором, дочь объяснила маме, что ппж – это походнополевая жена командира. А что?., служба сытая, бывало и веселая, но не благодарная, потому что, если убивало командира, то его ппжу отсылали в ближайший госпиталь, в санитарки, или хуже того, в прачки – это была самая тяжелая работа. Везло, если на тот момент оказывалась беременной. Марфа толком ничего не могла понять и только укоризненно качала головой.

– Грех, поди! Ох и беспутные бабы на войне.

– Не суди так, мама. Может это мы, пэ-пэ жёны половину этой войны выиграли, потому что каждый день командира на бой благословляли, ждали и с боя первыми встречали со слезами, надежду давали. Мам, а где же мой сыночек, Ванечка?

– Ты не сказала еще, где Володька, отец его?

– Так у нас, мама, в начале 42-го пути-дорожки разошлись. Его ранило, я, как путная, в госпиталь, а он там с какой-то медсестрой спутался. Сказал, что она его с поля боя вытащила и выходила, теперь он, как кобель порядочный, должен на ней жениться. После я узнала, что они в госпитале снюхались, а не с какого-то поля бою.

– Ну а ты?

– Я плачу и говорю ему, скотине, мол, сынок есть у нас, Ваня.

– А он?

– Сказал, что война всё спишет, если выживем. А выжить у нас шанец маленький, пугал, что немец стоит под самой Москвой, и… вообще, мы не пара. Представляешь! Я ему не пара. Блядун лысый! Сказал, что ошибся во мне по молодости лет. Представляешь, мам, по молодости лет ошибся. Ну. у, и как тебе?

– В чем ошибся-то? Тебе ж токо шышнадцать в 39-м было. Ты же ещё самоё женское – не того.

– Во. от за это самоё он и ошибся. Ни к столу, говорит, не угодить, ни за столом развеселить, даже в койке его ублажить не могу! Я ему за такие слова по морде дала, так он, мам, нисколько не обиделся, так, ранением прикрылся. Потом я, конечно, пообтерлась, поднатаскалась… ну, не в этом смысле, мам, чтобы с кем ни попадя. Я с роты начала, зарекомендовалась, н. ну, показала себя скромно.

– Чего показывала-то?

– Ну мама! Как женщина показала… – То да сё. Дальше был батальон, пото. юм дивизия. Словом, пошла фронтовая, боевая служба.

– В каком смысле?

– А в том самом смысле, что способная я очень к любви настоящей, мама.

– Шалава ты! Ну и где он теперь, Володька, тот, отец Ванькин родной?

– А..а, не знай где. Может и убитый давно. Чего мне испить довелось, того здесь вы не испытали.