Евгений Рудаков-Рудак - Радиация сердца

Жена Федора изловчилась и как-то затолкала изгвозданную Нюрку снова в баню, правда, упустила при этом Фёдора, и закрыла дверь на щеколду.

– Мань, меня первую ставь в график на Федьку, раз он теперь зоотехник по манделям. Я трудом за всю войну заслужила.

– Ты совесть-то поимей, Фроська. У тебя свой шкворень дома лежит!

– Так и я к тому, Мань. Он – то лежит, то висит на заборе. Его шкворнем токо мешок завязывать. Как привезли мужика из госпиталя, так ни разу путём не оприходовал.

– А., и… и, ну и чёрт с ним!., составляйте бабы график, – всплеснула руками жена Федора. – И если он, вражина народа нашего бабского, нарушит график, самолично его за шкворень и подвесю! По моему суду и по нашему следствию! Чтоб всё честно, по-советски! Мужикам и бабам у нас равноправие!

– И то! У нас интернационал повсеместный. За что отцы революцию делали и войну воевали!

– Не, бабы, его нельзя вешать. Такой Федя, нам и позади и спередя, ой как сгодится! – издевались, то одна, то другая.

Зоотехник уже не понимал, где бабы шутят, а где говорят всерьёз. Он аккуратно поставил Ваню в сторонку, как стоял со спущенными штанами, вытер пот, обвел всех прищуренными глазами, спохватился и подобрал штаны, на которых топтался.

– Дуры! Ну как есть, дурр. ры! – рыкнул даже, оскалившись, – и хромая сильнее обычного, пошел, застегивая на ходу штаны. Ещё долго было слышно, как громко материл он баб, особенно жену, поминая вдоль, поперек и наперекосяк их интернациональные и революционные достоинства.

Собрание у бани продолжилось дальше. Федора оставили в покое, ему досталось, можно и поберечь мужика для дальнейшей жизни на общее благо, а вот с бывшей до войны своей, а теперь приезжей, решили разобраться по законам военного времени.

– Та. ак! Мы, по Федькиному – дуры! А Нюрка для него самая умная, да? – визжала жена Федора.

Неожиданно она схватила охапку сухой травы, положила кучкой под дверь бани и достала спички. А по огороду бежала Марфа, она успела увидеть Фёдора без штанов, даже кое-что услышала. Она оттолкнула Марию, быстро раскидала траву, подняла и прижала к себе Ваню.

– Дуры, вы и есть, дуры! Прав, Федор.

– Сучку свою пожалела! – крикнула Мария.

– Да, сучку! Только она – моя сучка, кровная. Идите, бабы отседова, от греха подальше. Трибунал ваш отменяется! Уедет Нюрка сегодня.

– Ага, как же, газик ей из района пришлют!

Тесной кучкой, продолжая высказывать самые разные мнения, женщины пошли и через минуту уже послышался смех и… понеслось:

Донесся хохот, и… наступила тишина. Марфа открыла дверь и выпустила дочь. Они сели на лавку у стены. Испуганный Ваня прижался к маме, с другой от тётки Нюры стороны, которая уже оделась, и хлюпая разбитым носом, пыталась пригладить растрепанные волосы на голове одной рукой, а другой трогала мать.

– Злые у вас бабы, мама, как собаки. На фронте и то добрее были.

– На фронте живут одним днем. Как говорил мой тятя, Иван Филиппович, – один день дома – это один день, а один день на войне – это жизнь.

Тётка Нюрка, а наши бабы на кого сильнее злые, на тебя или на дядьку Федьку? – Ваня в упор посмотрел на родную мать, показывая, что он хоть и разговаривает, но не признает её.

– На меня, Ванечка, я для них чужая. У баб всегда так, бабы же и виноватые, а с мужика – как с гуся вода. Сам узнаешь, когда вырастешь, полюбишь, женишься, тогда и поймёшь, кого больше любят.

– Меня все бабы любят, только я мамин сынок, а не твой. Скоро вырасту и на своей маме женюсь, вот. Понятно? – и прижался к Марфе. – Ты езжай от нас, шалава, и никто ругаться не будет.

Он зло посмотрел глазами полными слёз на эту новообъявленную мать и… побежал через огород. Нашел палку, забежал за куст, выглянул, прицелился и застрочил, как из автомата: «Тра-та-та-та! Бах, ба-бах! Ур…ра»!.. и побежал, прыгая, дальше. Ему сильно не понравилась эта тётка. «Как только на неё глаз дядька Федька положил. Такой большой, а дурной. Нашел, с кем шквориться»!

…Нюре сильно повезло. Председатель в этот день ехал в райком партии и Марфа уговорила его взять попутно дочь. Остаться погостить еще хоть один день ни у кого не было охоты. Председатель уже был наслышан о приключениях приезжей шалавы в бане с Федором и сгоряча предложил ей идти пешком, но осмотрев снизу до верху ладную фигуру беспутной молодой бабенки, хмыкнул, почесал лоб и кивнул ей на свой ходок, – так называлась облегченная телега для начальства.

– Петрович, ты может встретишь там Михаила моего в райцентре, случайно, так привёз бы, а то он, сам понимаешь? – поклонилась нижайше Марфа.

– А пускай родная дочь за отца попросит, она по всему видать, не маленькая уже.

Председателю было чуть больше тридцати, но по виду на все за сорок, без левой руки ниже локтя, этому никто не удивлялся, такое было время. Многие потеряли в эту войну, кто руку, а кто и целую жизнь, но… был он энергичным и шустрым, надо не надо – влезал в дела всех, словом, в каждую бочку затычка.

– У тебя жена есть, Петрович.

– Ну… так не моя жена должна за предателя родины просить. Ладно, найду его и привезу, только высажу за озером, чтоб никто из наших не видел. Мне на задницу приключений не надо. И ты, Марфа, лучше не встревай не в свое дело. Тебе через час на дойку надо, а потом на прополку. Вот там и будь.

– И тут я будь, и там я будь… Везде – я буть! Такая вот у нас в колхозе своя ппжа. У нас завсегда для баб мобилизация пожизненная, а демобилизация посмертная.

Мать и дочь обнялись, всплакнули на плече друг у друга, охнули и словно обреченные расстались. Напоследок Нюра ещё раз пронзительно глянула в глаза матери.

– Мама, ты так никогда и не отдашь мне своё золото? Я ж по праву старшей дочери прошу. Тебе они больше ни к чему, выходить не с кем, да и некуда, годы вперед тебя вышли. А, мам?

Марфа как-то резко переменилась лицом, губы дрогнули от обиды, но глаза остались сухими, взгляд жестким.

– Похоронила, да? И мать и отца похоронила, да? А мы, дочка, ещё живые, оказывается! Нету у меня для тебя ничего, а если бы и было, так не про твою честь. Я так это понимаю, милая, что сыночка нашего, моего, Ивана Филипповича, мне ростить. Так что, не обессудь, будет кому передавать.

Напоследок перекрестила отъезжающую дочь и погрозила вслед кулаком. Нюра в ответ ей согласно кивнула и начала искать глазами Ваню. Он прятался за деревом, выглядывал и грозил кулаком. Это была его последняя встреча с родной матерью.

…В один из теплых августовских дней Коля и Ваня пошли охотиться на уток, или на что попадется. Озеро находилось в двух километрах, и еще один надо было пройти до обратной стороны, где был низкий, заросший камышом и сочной рогозой берег. Лысух и уток, особенно крупных куликов было там, видимо-невидимо, даже гуси, бывало, выплывали на чистую полосу воды вдоль камышей, правда, достать их было практически невозможно из неказистой берданки 28 калибра, она перешла по наследству от дяди Василия, младшего брата мамы Марфы, погибшего на фронте.