Евгений Рудаков-Рудак - Радиация сердца

– Куда уж нам здеся, в тылу. А с виду ты… так и ничего дочка. Снаружи, так для тебя вроде и войны не было. Не сравнить с нашими бабами.

– Так я научилась марафет наводить, не хуже артистки, потом покажу. Ой, как многому научилась я на фронте, мама.

Я теперь любого мужика, ну любого мне не надо, не то что голыми руками, одной правой ляжкой хильну, одним левым глазом моргну, – Нюра выгнула спину, даже грудь подпрыгнула, отставила правую ногу в сторону, качнула бедром и прищурила глаз. – Сыно… ок, иди к мамочке!

Ваня с любопытством выглядывал из-за печки и не понимал, почему чужая тетка зовет его родную маму Марфу мамой, а его сыночком. А Нюра достала из фанерного чемодана что-то красное и развернула.

– Ну, иди ко мне, сынок, ты что, не узнаёшь свою родную мамочку Нюрочку? Я тебе пальто новое привезла.

Она встряхнула, расправила, и оказалось, что это ярко-красное зимнее пальто. Подошла и набросила на сына. Пальто было велико и свисало с худых плеч до пола.

– Как оно тебе хорошо!., в аккурат на вырост. Года на три, а то и на все четыре хватит. Ну, поцелуй свою мамочку, сынок.

Ваня растерялся от такой наглости незнакомой тётки, уронил пальто на пол и прошептал:

– Ты тётька и всё, а мама моя, вот она! – он ткнул пальцем в живот маме Марфе. – И пальто это девчоночье, красное!

Он прижался к маме Марфе, которая вытирала кончиком косынки глаза. Тетя Нюра тоже… хлюпнула носом и вздохнула.

– Ваня, сыночек! Это всё война, она проклятая.

Ты поймешь когда-нибудь. Смотри!

Она высоко подбросила на ладони огромный, с кулак, голубоватый кусок сахара.

– Это тебе. Бери, сынок, не боись. Я специально у продавщицы для тебя выбрала, побольше. Можешь сам хоть весь съесть.

Ваня не удержался от соблазна – не каждый день перепадало такое, взял сахар и повернулся к маме Марфе.

– Ма, а пускай дед Миша поколет его на самые маленькие кусочки, нам надолго хватит чай пить.

– Мамочки! Тятька мой не родный живой!

– И тятьку вспомнила, надо ж.

– Не знаю, поймешь когда меня, мама.

– Пойму я или не пойму… Ты Ване объяснить смоги, а я как-нибудь.

– Пусть вырастет сначала. А где тятька? Я уже знаю, что он вернулся с фронту. Плохой он, сказали.

– Ушел еще утром в райцентр, работу какую нито выпросить. Только в пастухи его берут. А какой он пастух, задыхается. Вся скотина разбежится.

– Не имеют права не взять. Он же воевал!

– В плену он был долго. А как освободили, так сразу в тюрьму отправили. Кто в плен попадал, тех, говорят, предателями народа посчитали. Он был такой больной, стоять не мог. Его в лагере узнал какой-то местный начальник, в одном полку начинали служить вместе, вот он и рассказал кому-то, что Михаил даже геройство какое-то в начале совершил и его к награде представляли. Мир не без хороших людей, да только пересмотра дела не было из-за плена. Домой помирать отпустили и на том спасибо, шибко плохой был. Так и остался предателем, по-ихнему. Мордовали его.

– Никакой бумаги оправдательной не дали?

– Никакой. Тот самый начальник на свой страх отпустил, за то что Михаил спас его от смерти в бою. Два месяца пролежал ни живой, ни мёртвый. Его бы лапшичкой кажин день со сметанкой, а у нас лепешки из отходов с лебедой, да гнилая картошка с тыквой. Молока Зорька наша старая дает два литра на четыре рта, а у моих проглотов один глоток со стакан.

– А когда он ушел райцентр?

– Утром, с петухами.

Нюра забегала по избе, всплескивая руками. Она любила своего отчима с детства, и он выделял её, даже из родных детей, за ласковый нрав и доброту.

– Это мы его, выходит, встретили километрах в пяти отсюда. Старик худющий, в солдатской шапке и с палкой?

– Он, кто ж еще такой у нас, с батожком.

– От зараза я, тятю нашего не узнала! Ну, сама же знаешь, мама, он мне всегда как родной был. А мне еще попутчик сказал, что это мой папаша, а я только хмыкнула, как же, тятя! Наш-то, красивый и сильный был. Его что… даже отвезти было некому, да? Как же он дойдет?

– Да так и… За день до райцентра потихоньку пёхом и дошкандыбает. Председатель лошадь не дал, предателю, сказал, не положено, так-то. Председатель, он ничего, он бы может и дал лошадь, да донесут на него самого. Ноне и не поймёшь у нас, кто кукишь в кармане держит.

– От, подлюки! – Нюра оглянулась. – И куда ему в районе?

– Сначала надо в НКВД отметиться, а сколько там мурыжить будут – не знаю, потом в райком. Он же до войны у нас партейный был, даже грамоты имел, может они помогут. Сама ты надолго? Как добралась такую даль?

– Досюда, случайно. Ну, не совсем случайно. В райцентре на базаре долго искала, кто на телеге от вас, нашла шустрика одного, он мясо теленка продавал. Оказалось, что это ваш зоотехник, начальство, словом, раз на телеге колхозной приехал. Бойкий такой весь мужичонка, хроменький правда, но ничего из себя, видный и форс держит. Федором зовут.

– А..а, этот ни одной юбки не пропустит, тот еще кобеляка. Говоришь, глянулась ты ему. Погоди… как говоришь, мясо продавал? Ну, не гад ли, Федька! Тот теленок почему-то издох позавчера, зоотехник, ну, сам, Федька, и указал скотнику Степану свезти тушу на скотомогильник и закопать. От, гад! И то я гляжу, с какого это достатка Степан со вчера пьяный ходит. Дохлятиной он, гад, торгует. Стало быть, Федору ты глянулась.

– Ну да, глянулась. Ну, мама, у него на лбу не написано, что он втихаря дохлой телятиной торгует. Обещался завтра с утречка назад меня отвезти туда, где взял. Мне надо в город успеть вернуться, на работу в автобазу меня берут. Я одному начальнику колонны нравлюсь. Такой весь из себя, фронтовик, майором был, куча медалей и орденов, красивый мужик, весь такой видный! Мне бы твои старые украшения сильно помогли, а, мам? А где они, перстень и серьги? А какая брошка! Ты их мало носила. С детства такую красоту помню, хоть и совсем маленькая была. Я вся в тебя, сильно люблю украшения! По слухам, мам, мы сильно богатые были когда-то, да? Пришла пора от матери к старшей дочери кое-что передать, ну, от тебя – мне, мам, за мной в марафете и в этих украшениях очередь из мужиков выстроится. Хватит воевать, пора и свою жизнь налаживать. Как ты думаешь?

– Ишь, она об матери вспомнила.

– Ну, не обижайся, мама. Но и то правда, что мне жить, а тебе доживать. Закон жизни.

С улицы послышался свист, один и другой.

– Тебя это, Ваня, никак Витька Шилов, он мне попался у избы, тебя спрашивал.

– Это меня, мам, зоотехник хромой. Мы с ним так договорились, свистнет он два раза. Пошептаться надо насчет завтра, когда нам в район ехать. Вернусь скоро, сама насчет закусить соображу. Привезла я вам две буханки хлеба, кой каких консервов, ещё бутылку белой, как же, столько не виделись! Меня всем тот самый орденоносец, начальник колонны обеспечил. Кр. расавчик!.. вот так! Имеет виды. Ну, вы тут без меня пока, я скоро буду и договоримся, да, мам? А ты, сынок, так и не поцеловал свою мамочку. Я и сама за ради сыночка не гордая!