Вера Маленькая - Однажды в Коктебеле. сборник

В лес, в лес! Вот и родник. Вода прозрачная, ледяная. Алла встает на колени, с наслаждением пьет, умывается. Озорно улыбнувшись, скидывает одежду, плещет воду на плечи, на грудь, на бедра. Громко вскрикивает. Кто тут услышит? Обсохнув, добирается до небольшой поляны. В этих местах земляничных мест много, но так далеко редко кто заходит. Земляника сочная, крупная. Много цветов. Тепло, душисто, легко. Хочется лечь на землю, распустить косу, раскинуть руки, закрыть глаза. Вдохнуть запахи травы, земляники… Блаженство и сон. Блаженство! Она не видит большой, темной тучи, не чувствует ветра. И вдруг гром и кто – то стоит рядом, смотрит. Рубашка в клеточку, корзинка, растрепанные светлые волосы, широкие скулы.

– Отвернись, – просит она, – что ты уставился? Я оденусь.

Дождь уже крупными каплями, с градом. Серые, глубокие глаза совсем рядом.

– Я тебя прикрою. Не бойся. Вместе не страшно.

Дождь хлещет. Алла лежит покорно. Не выбраться из под сильного тела, будь, что будет. Но что он такое с ней делает? Она сейчас закричит… И кричит! И теряет сознание. Когда приходит в себя, его рядом нет. Тело тихо, истомно вздрагивает – на мокрых цветах, на раздавленных ягодах земляники. На небе яркая радуга. Сон или явь? Корзинка чужая рядом. Значит явь…

Ладонь с сочными ягодами у самых ее губ: «Для тебя, богиня!» Она не смотрит в его глаза, резко отводит руку: «Пошел вон!» Голая идет в лес, одеться! Кто – то ахает в кустах. Какая разница, кто. В постель бы скорей, согреться и поплакать. Через месяц поймет, что беременна. Не будет сомневаться, рожать или нет. За тридцать уже, чего ждать? Не случился в жизни Принц на белом коне, да она и не мечтала. Не мечтала и все, а почему, кто его знает. Новый дом приберет, приготовит. С теплой нежностью, ожиданием. Черные глаза засияют.

– Настоящей красавицей стала, – скажут коллеги. После родов помогут, а как иначе? Родных ни разу не видели, может, и нет их. Сама ни к кому не ездит. Одной тяжело.

Мальчика назовет Ленечкой. И будет рада, что живот и грудь располнеют. Ленечка полюбит засыпать возле нее, как когда – то она возле рыжей и теплой Лены. Вспомнятся иногда мокрые примятые цветы, сильное тело мужчины. Вспомнятся и забудутся. У каждого своя судьба. Самое главное Ленечка, сын… Сыночек.

Незачем ей долго смотреться в зеркало. Для школы строгие темные костюмы, белые блузки. Для дома теплый махровый халат. Для огорода что – нибудь старенькое. Не для кого наряжаться. Ленечка приезжает редко: Москва, работа. На всем экономила, чтобы университет закончил. Какие зеркала, какие обновки? Зато есть чем гордиться. Все у нее в жизни нормально. В школе порядок. Строга, но справедлива. Все хорошо. Только лет пять назад тревожно забилось сердце. Узнала в той красавице с высветленной рваной челкой конопатую девчонку, с которой однажды купалась в пруду. Испугалась не того, что расскажет, а ненависти в глазах. Сколько лет прошло! Все забыть пора. Впрочем, она ведь тоже не забыла. Когда забеременела, на коленях просила Господа, чтобы простил ей тот грех, тот день. И безумный тот час. Как же тяжело вспоминать!

Вот она плавает в пруду, а рядом худенькая девочка. Руки их одновременно тянутся к кувшинкам. И вдруг перед глазами другой пруд, веселое лицо большой рыжей Лены. Она учит ее плавать. Алька молотит ногами по воде и все время боится, что Лена отпустит руки. Не отпустит! Отдерет пиявок. И они побегут пить чай из большого пузатого самовара, к Лене. Бабушка поставит на стол ежевичное варенье, нарежет большими ломтями хлеб, уйдет поливать огурцы. Лена смажет простоквашей Алькины плечи, а потом скинет одежду и Алька замрет от восторга. Золотое, пушистое, рыжее! Рыжее, золотое, розовое…

– Ты чего застыла? – удивится Лена, – мажь мою спину. Сгорела вся.

Алька боязливо протянет ладошку к крупному розовому соску.

– Не видела? – снова удивится Лена, – у мамки твоей такие же.

Алька замотает головой. У мамы грудь с синими жилками, а соски некрасивые, темные.

– Трогай, – великодушно разрешит Лена, – потом свои вырастут.

Алька таращит глаза.

– А молоко в них есть?

– Так попробуй, – смеется Лена, – я не знаю.

Алька прикасается губами к розовому чуду. Молока нет.

– Щекотно, отстань, – визжит Лена, одеваетсяи наливает в чашки чай.

– Почему, когда у мамы рождается ребенок, молоко течет струйками? – задумчиво спрашивает Алька. Лена пожимает плечами. А у кого тогда спросить?

Алька долго не может прийти в себя. Такое чудо будет у нее. Она никому не расскажет. Потом, когда станет, как Лена, его потрогает кто – нибудь…

К восемнадцати станет высокой, яркой, с маленькой грудью, коричневыми острыми сосками и с тревогой будет думать, а прикоснется ли кто – то к таким, восхитится ли? Не чудо, нет! Ни в кого не влюбляется. Ни с кем не целуется, а рыжая большая Лена все еще снится. И если мелькнет вдруг на улице ворох рыжих волос или покатые плечи, полные ноги, она бежит следом, чтобы выдохнуть счастливое: «Лена!» Не Лена…

Только Лена смогла бы примирить ее с тем, что не случилось чуда. Она бы прижалась к теплому животу и поплакала. Просто немного поплакала и успокоилась бы от волшебной ее руки. Позднее поймет, что Лена сказка. У кого – то Золушка, Снегурочка, Русалочка. У нее Лена. Без сказки в детстве скучно. Другой не было… Отвыкнет! У взрослых другие сказки и игры. Все реже будет всплывать в памяти рыжее, золотое, пушистое. И вдруг, как наваждение, пруд, худенькая школьница с веснушками, которая что – то шепчет кувшинкам, на воде едва держится. Нет дурных мыслей, нет. Просто хочется поучить плавать, чаем напоить. Повторить в причудливом отражении кусочек детства. Она всегда соблюдает с детьми дистанцию, но дрогнет что – то в душе, наполнится теплом и нежностью… Повторить!

Все получилось не так, не так. Девочка смутится, но в дом зайдет и чай выпьет, опустив светлые реснички. Учительница! Как она может отказаться? И вдруг навалится что – то темное, необъяснимое, непреодолимое. Губы задрожат и она попросит девочку поцеловать острый коричневый сосок. Школьница станет царапаться. Ее вырвет… Отражение опрокинется. Мелькнет перед глазами искаженное лицо рыжей Лены. Лавиной хлынет стыд. Что – то она будет кричать, а что и не вспомнит потом. Всю ночь просидит у лесного родника, кусая руки. Не думая ни о чем, чтобы не сойти с ума. Попросить прощения у девочки не решится. Какое прощение? Недостойна. Разве можно было повторить рыжую Лену, простодушную Лену с приветом?

– Это все из – за мальчишек, – подумает она с горечью, вспомнив то смутное, что мучило ее в детстве, когда ночью, украдкой, братья тискали ее и щипали. Смутное было запретным, приятным и стыдным. Взорвалось через столько лет, выползло, как страшный паук. Забыть, забыть… Ах, как не хватало мамы. Мамочки не хватало!