Симон Либертин - Prototype466. Роман о современном искусстве, антироман

В конце-концов, поужинав едой из доставки, я заснул под один из целой серии коротких фильмов с кулинарными поездками шеф-повара Джейми Оливера, и сквозь его свернувшиеся в комок неразборчивые звуки и телевизионные мелодии мне приснилось, как усатые мужчины, прознав, что я тоже пекарь, торжественно принимают меня в рыцари пекарского братства Кростилот.

– Брат Джейми Оливер, вас ведь зовут месье Джейми Оливер? Вы согласны что Кростило – так братство во сне называет свой хлеб – велик и бессмертен?

– Да, месье.

– Именем Папы Жана ле Корсена, а так же королей Франции и Представителей Республики, я нарекаю Вас почетным именем Рыцаря братства Кростилот.

В том же сюжете ваш герой – покорный Джейсон охотился на дикого кабана, поэтому во сне мне тоже пришлось поучаствовать в съемке постановочных кадров, на которых кабанчика убивают и охотники дают ему уморительную дань уважения, трубя веселую мелодию над тушей.

Кто бы знал, что однажды мне доведется оказаться в рядах подобного братства наяву, с той лишь разницей, что вместо хлеба в нем производят джем и другие заготовки. Во сне хлеб почему-то показался мне безвкусным как резина или, если угодно, как безразличные ароматы английской марки Clear «запах дождя» или «запах свежепостиранной футболки», специально разработанные таковыми. Но запах его я запомню надолго, ведь он отчетливо пах пармезаном.

Проснулся я, меж тем, ближе к полудню где-то в окрестностях подушки, мягкого одеяла и пиццы с тройным сыром. Пицца смерти, мы едим ее, едим ее и утром и днем, и вечером тоже едим.

Умывшись, я чуть не запнулся о полуголых манекенщиц в старых, увы, номерах «Vogue», что стопками хранятся у меня там же, в уборной. Вы только посмотрите на этот пижамный галстук! Спокойней, я еще не решил, кем я буду в этом романе. Вскоре, утреннюю дрему удалось стряхнуть, и от этого у меня появилась смутная вера в то, что на скрытом от взгляда уровне собственной души я все еще Вера, Разум и Чувства.

Почистив зубы, я задаю вопрос смотрящему мне в глаза отражению:

– Окей, Гугл, что день грядущий нам готовит? Так, хорошо – три-четыре, – я разминаю пальцы и дергаю вниз мочки ушей. Пифагор, Эпикур, Сократ, Платон – мои факелы, Христос – мой дневной свет. Дерзну бросить вызов Юпитеру как Аякс, стать равным Марсу как Ахилл.

Но сначала заварю Бурунди.

Утопия современности – быть на снимках Vogue. Но еще важней – спать с теми, кто на этих снимках изображен. Буквально: забываться в юной, но уже блестящей от трепета Утопии. И, желательно, каждый день в разной. Не просто для разнообразия, но больше из тщеславия.

Пора быть Celebrity, ведь «достаточно страдать, чтобы петь». Америка – страна утопий, сегодняшняя родина историй про Золушку. Кинохиты «Красотка», «Ноттинг Хилл» построены на ней, да и «Пятьдесят оттенков серого» – не исключение. Вскоре я проснусь в мире богатых и знаменитых. Я читал об этом в романах, но сам попробую впервые, и пойму, что быть селебом – значит войти в число победителей забега по пересеченной местности, если под местностью понимать ад современной жизни.

Вот вам история болезненного превращения одной маленькой утопии одного вашего покорного нолика, одиноко преподававшего семиотику в университете NY в реальность, переоткрытия мной Потерянного Рая. Для того, чтобы вернуть себе потерянный рай, с христианской точки зрения мне, конечно, необходим Судный день, в который меня встретят все наши Свидетели. Но на деле для того, чтобы лицезреть отблески рая достаточно загрузить на свой компьютер какой-нибудь ролик или придти на модный показ. Модные показы – тоже модели Утопии, они так прекрасны, что я перед ними становлюсь просто бессилен.

Что же касается ролика, то я закончил монтировать его только что, на нем запечатлена мой знакомая Акито. В прозрачном, словно черная таинственная вуаль халате, широком, стягивающем нежную талию на манер корсета лаковом поясе, стилизованном воротничке, в форменной фуражке и белоснежных перчатках, эта женщина как будто создана для исполнения самых щекотливых фантазий, никогда на станущих откровенными.

Спасибо Хансу-Вильгельму Ульрихту за наше счастливое детство. Он не просто сформировал наши вкусы, он всегда был нашим эстетическим спутником, одним словом – курировал. Для того, чтобы получить такую власть, мало обладать высоким интеллектом, надо иметь яйца, которых у хипстеров, пожалуй, нет. Вечный хипстер – этот современное проявление вечного жида Агасфера. Впрочем, cтрока «Джейсон Александр – художник – хипстер, у него есть и воля и знания, и интеллект, и страсть. Но страсть он утрачивает, в интеллекте и знаниях разочаровывается из—за чего, в конце-концов, и вынужден бежать от мира» в моей биографии из Art Bulletin меня вполне устраивала.

В первой части сеанса психоаналитик обычно только слушает, делая пометки в блокнот и постепенно начинает задавать наводящие или интересующие лично его вопросы. Отмечу, что одевалась она в casual, дабы не вызывать каких-либо способных отвлечь от хода собственных мыслей ассоциаций с офисом. Слово за слово, и, постепенно, мы вновь возвращались на привычные рельсы моих секскапад {sexcapades}:

– Не думала, что ты из тех, кто подглядывает в пляжной кабинке или заглядывает таким как я под юбку в книжных магазинах, —

Ответила она, вращая в руках красную кепку с надписью «Южная волна».

Выражение «Собрать материал», пожалуй, и, впрямь, звучало так, будто речь идет о донорстве в банке спермы… Я сглотнул слюну от вишневой Hubba Bubba.

– Ну, да, наверное, непросто представить себе профессора, совершающего подобные эротоманские исследования. – Сам-то я в душе видел себя реализующим эти эротоманские исследования под видом «концептуальной работы», «творческим исследованием семиотики эротического» или другой чепухи, формулируемой для распиливания грантов.

Иногда мы с Николь переходили к наукообразному обсуждению моих увлечений:

– Дело в том, что порнография вызывает стыд у каждого. Стыд – это социально чувство, непобедимое орудие конформизма. Мы испытываем его только под взглядом других людей. Из—за их слов, взглядов, мнений мы чувствуем, что совершили что-то нелепое, неприличное, недостойное. И это настолько болезненно, что мы склонны подчиниться, лишь бы перестать испытывать стыд. Культуры стыда легко развиваются в сторону тоталитаризма, тогда как демократические культуры позволяют людям выражать себя так, как им хочется, не оглядываясь на других.

– Я согласна с тобой в том, что стыд всегда регулирует все наши отношения с обществом…

Теперь она нажимала на кнопку ремешка, регулирующего ширину кепки.