Валерий Протасов - Река времени. Дневники и записные книжки

Говоря о чужих «недостатках», мы забываем, что судим со своей колокольни. То, что одному кажется недостатком, другому может представляться достоинством, если, конечно, это не элементарная безграмотность. Главное же: не в «недостатках», а в том, как они соотносятся с достоинствами. Книга без таких «недостатков» всё равно, что стёршаяся монета, что человек без лица. Единство достоинств и «недостатков» – тот бульон, в котором зарождается жизнь, та гармония, без которой невозможна музыка.

Нельзя заставить человека петь не тем голосом, которым наделила его природа, не так чувствовать и говорить, как он может. Бери от человека то, что он может дать, и не требуй того, что ему несвойственно. Горе-критики поступают как раз наоборот. Но где не бывает «недостатков», там часто не встретишь и достоинств.

Лучше быть самим собой со всеми своими недостатками, чем никем.

Всю мою жизнь мне мешали говорить, зажимали рот. С кого мне спросить за это? По какому праву мне не давали дышать, ради какого блага? Кому предъявить счёт? Ответ я знаю. Но виновник так огромен, так неуловим, что и не услышит моего вопроса.

Пленум Союза писателей в Москве. Речь об отношениях народов и языков. Мстительные национальные самолюбия. В подтексте: корень всех бед – русские, тот самый «старший брат». Так часто бывает в жизни: старший отдаёт младшим последнюю рубаху, делится куском хлеба; младший вырастает в убеждении, что так и надо. Судят, капризничают, обвиняют. Презрение и ненависть к «старшему брату», вырастившему, выучившему и отправившему их в жизнь, становятся привычными.

Без чувства самоуважения не может быть счастлив ни народ, ни человек. Только одни чувство это строят на братстве и скромности, другие хотят вырвать силой.

Очень важно, из каких побуждений человек берётся за перо. Бывает, что и написано хорошо, и слова благородные, а что-то не так. Помню, как один молодой ещё журналист говорил: «Я им покажу! Вот напишу всю правду, разворошу муравейник…» Так и слышалось: вот я вам, будете бояться и помнить. И не о самой правде он заботился, а горел желанием свести счёты. Но это уже литературный терроризм. О таких людях сказано: язык без костей, а душа без совести. Что в ней есть дурного, мелкого, всё равно вылезает наружу. Шила в мешке не утаишь.

Писать надо так, чтобы не краснеть ни за единую строчку. Дурно написанные книги происходят оттого, что автор не знает, не спрашивает себя, имеет ли он право на слово. Просто перешагивает невидимую границу и вламывается туда, куда ему путь заказан.

Наши тенденциозные публицисты похожи на щедринских господ-самодуров. Стоит им набрать силу, и они начинают раздавать одним оплеухи, другим похвалы. То и другое только потому, что им так «ндравится».

В «Литературной газете» о «Печальном детективе» В. Астафьева: поносит интеллигенцию, и как он смеет? Но разве то, что описано в рассказе, ― интеллигенция? Конечно, старая русская интеллигенция в массе своей была и слабой, и расплывчатой, большей частью, от деликатности, но и жертвенной, не мыслившей жизни без идеалов. Теперь же она, за немногими исключениями, прикормлена властью, запугана и мало похожа на прежнюю даже внешне.

Так имел право писатель замахнуться или не имел? Но ведь споры эти бессмысленны. Писатель с правдой в душе такой критике не подсуден. Ничего личного автор в виду не имел. Он будет писать так, как скажут ему сердце и совесть. Это и есть его собственный суд.

Спорят о судьбе провинциального писателя и вообще всякого стремящегося к свету жителя глубинки. Гадают, отчего это все рвутся в столицу. Тема старая, как мир. И разгадка проста: дефицит культуры, как, впрочем, и всего остального. Мысль расцветает там, где ею насыщен воздух, где много театров, музеев, творческих людей, где, как в аккумуляторе, собрана энергия.

Другое дело, что надежды провинциалов в столице часто не сбываются. Здесь и свет ярче, и тень гуще.

Сколько чепухи, ненужного вздора говорится в нашей печати, по радио и телевидению и не говорится самого главного, что поневоле думаешь: за истиной надо обращаться только к писателям прошлого. Они умели смотреть в корень, говорить о самом важном. Нынешние почти все помешались в уме.

Одного писателя, даже одну его книгу, читаешь всю жизнь. И впечатление всегда одно: безобманного наслаждения. Так читаю Г. Флобера «Воспитание чувств» (и совершенно с другим, неприятным чувством почему-то прославленную «Мадам Бовари»). И то, и другое с первого впечатления.

А бывает наоборот: сначала восхищение, жадный интерес, потом остывающая сдержанность, потом сомнение и, как выдох, отчуждение.

Тут, наверное, как в любви. Бывает книга сомнений и измен, а бывает книга верности.

Многие беды на земле, весь сор жизни – от ложных страстей. Сколько пророков это говорили! А разве изменился человек? Изменился мир? Может быть, теперь настало последнее время, когда ещё есть возможность одуматься.

Все лучшие наши писатели сейчас ― это люди не из столицы. Да и вся русская литература прошлого разве не провинциальная? С «маленького», простого, провинциального человека, станционного смотрителя, гоголевского пасечника, тургеневского Герасима, Макара Девушкина началась большая литература.

Если недостаток интеллигенции ― мягкость, то что сказать о людях с каменным сердцем, знающим одно только «дело»?

«Музыка смягчает душу!» ― так сказал бы я тем, кто не знает, зачем на земле цевница Аполлона.

Всем делам на земле есть место, но нельзя, чтобы душа затвердела только в делах.

«Мы оканчиваем свой земной путь, оставив не более ста листов написанного и произнесенного. А, между тем, сколько остается несказанного!».

Пришло во сне, когда я заснул перед утром второй раз, как слова какого-то героя, в котором была и часть меня.

Отчего трудно пишется? Оттого, что до низкой жизни благополучному писателю надо как бы нагибаться, а без неё нет корма для пера. Но писатель не белоручка, аристократом быть не может. Жизнь ― его пища со всем её сором.

Много говорят и пишут о писателях и поэтах, не оставляя ни одной косточки не тронутой, ни одного секрета в тени, называя это наукой об их жизни. И вот вместо тайны – примелькавшееся лицо, привычные слова: всё, как стёртая монета.

Наше время, как поле несеянное, в душах развалины, и дикие псы бродят между ними, жирея на разложившихся останках. Все грамотны, но мало образованных. Духовно обеднённое время. Дошло до того, что редко увидишь человека, идущего из библиотеки с книгой в руках.