Дмитрий Сенницкий - Alter Ego. Другое я

Стало нехорошо, я решил уединиться и попытаться ослабить петлю, которая так обжигающе стискивало мне горло. Кровь была слишком густа, нужно было заставить мое сердце разогнать спящие сгустки по безжизненным сосудам. Я побрел вниз и наткнулся на Олега у обветшалого дерева. Мы шли бесцельно, шли по прошитым корнями тропам, молча, осматривая достопримечательности. Мое молчание было отражением его бессловесности. Но мне уже нельзя было терпеть, терпеть до рези в поджелудочной железе, как звучно, как нудно она подползает к ушам.

– Почему, почему моя жизнь превращается в кошмар? – Бегство без движения, депрессия зловещая, коварная леность, камень, каменный голос. – Я так больше не могу.

– Тогда не упускай возможности и просто убей себя. Не знаю, чего еще посоветовать, прости, сам знаешь, словами всего не скажешь.

– Что? – Я не ожидал от него такой поддержки.

– Краткое известие слабее пронимает. А что ты хотел от меня услышать, чтобы я тебя успокаивал? Говорил, что все у тебя образуется, что все будет хорошо. Зачем мне врать. Я же не знаю, будет у тебя все хорошо или нет. Ты думаешь, что это все само собой прекратится, только так не будет. Ничего не закончится, пока ты сам этого не захочешь. У тебя есть пистолет?

– Конечно, нет.

– Я бы дал тебе разок попользоваться, но я с собой тоже не прихватил. – Древний самурай прищурился.

– Не надо мне было начинать этот разговор, тебе это ни к чему выслушивать. – У меня был такой голос, будто я поперхнулся рыбьей костью. – Я хочу уйти, зря я вообще сюда пришел.

– Хотел бы уйти, ушел бы. Гордец, ты думаешь, что один такой, такой самый несчастный, только с одним тобой такое происходит, ни у кого же кроме тебя родственники еще не умирали. Или ты думал, что этого никогда не произойдет? Ты, скорее всего, еще не в курсе, тогда я просто обязан раскрыть тебе тайну – люди время от времени умирают. Давай, продолжай в том же духе и доведи себя до безумства. Можно на зиму впасть в анабиотическую спячку и храпеть из-под одеяла или накачаться второсортным спиртом и удавиться от собственной бесполезности, много чего еще можно. Возьми себя в руки и продолжай жить дальше! – Встряхнул он меня. – И вообще, хватит кривляться, говори естественно, а то страх прям берет, когда ты так говоришь, слышал бы ты сейчас свой голос.

Уныние.

Олег медленно начал отходить, покидая границы некрополя. Я побрел по его следам, ступая по козьей стежке, удаляясь в лес, ближе к живым.

– Ты идешь!? – крикнул мне Олег не оборачиваясь. – Смотри под ноги, здесь везде какие-то колючки и лягушата повсюду скачут.

Я пригляделся и увидел целую кучу маленьких лягушек, они прыгали везде, путаясь в траве, неуклюже перелезали через упавшие ветки, и настороженно шагая, я старался их не раздавить.

– Да их здесь тьма-тьмущая. – Отпрыгнул я в сторону от затаившейся в густом хвоще жабы, похожей на сказочный темно-зеленый крыжовник.

– Иди за мной, по моим следам, возможно, жертв будет меньше. – Он остановился и повернулся ко мне. – Ты будешь ходить по стопам моим и трижды отречешься от меня, истинно говорю тебе.

– Почему ты так решил, не пойму я?

– Почему? Это уже не имеет значения, я это знаю, а значит, так есть. Ища ответ, всматриваясь вглубь самого вопроса, спроси себя, не что ты ищешь, а почему ты ищешь? Слушай меня и никому не говори, что слышал.

Олег уводил меня, он уводил меня от переживаний, от моих переживаний, для него, по его словам, все переживания важны, и избегать их то же самое, что избегать саму жизнь.

– Я тебе очень обязан, Олег, не знаю, как бы я один справился.

– Да никаких проблем. И ты мне ничем не обязан, не приведи бог быть мне чем-то обязанным.

Мы вышли на опушку, трава там стала выше и яснее. Меня переполняло чувство презрения к этим людям.

– Неужели Бог забыл обо всем, что я для него сделал? – жалобно простонал я, требуя спасения.

– Ну, ты прямо как король Людовик XIV после поражения французской армии при Мальплаке, – засмеялся Олег. – Потому что ты смотришь на Бога, как на своего слугу, который должен тебе повиноваться после каждой тобой выдрессированной просьбы. И что ты мог для него такого сделать?

– Да какой еще Людвиг? – Это говорю я. – Как можно забыть близкого человека? И не чувствовать ничего, кроме бесстыжего самооправдания.

Меня выплюнули на свет, я опять одинок, я всегда одинок. Шквал скомканной шерсти и застоявшегося кошачьего помета погасил мою свечу, а ведь я так бережно хранил и оберегал священный огонь. Я – Иуда. Обидно, когда ты Иуда, а тебя продают как Христа.

– Я думаю, что не стоит так относиться к людям, – гортанным голосом сказал он. – Общество все равно найдет способ оправдаться. Попытайся быть гуманнее, с лояльностью отнесись к людским изъянам и слабостям.

– Но я не понимаю тебя. Разве предательство можно…

– Можно! – прервал меня он. – Ты один, везде и всегда, в небе и на земле, на всем свете, примирись с этим. И никто тебе не поможет. Только ты и есть Земля, ты – Мир и Свет, ты сам Концепция и Конфессия, ты есть то, что ты есть, и ничего более. Что-то не с того я начал, ты знаешь, что это? – Он сорвал растение чуть меньше метра высотой, с мохнатым пучком верхушечных листьев.

– Это… это, что-то очень знакомое.

– Это собачья крапива, или пустырник. Очень хорошее успокаивающее средство при повышенной нервной возбудимости.

– Я знал.

– Знал, но не сразу догадался.

– Знал, но не сразу вспомнил.

– Ты просто забыл. У всего есть объем – у воды, у времени, у жизни и памяти. У человека слишком незначительный объем памяти, он есть, но слишком незначительный. Все забывается, все забыто, люди увлечены собой, не хотят они, слышишь, не хотят помнить. Главное, не забыть, где кормушка, а на остальное просто не хватает памяти. Мы все обречены. Пойми, мир летит ко дну с немыслимой скоростью, безвозвратно падает в бездну забвения, люди все забывают, близких родственников, священные каноны, все заветы становятся обрывками прошлогодних газет, пустым отголоском в вечности. Думаю, что завтра я допишу одиннадцатую заповедь, храните вечно ее. Он за три тысячи лет до своего воплощения в виде сына Марии разговаривал с Моисеем из горящего куста в пустыне Мадиамской. Предположим, что ты Моисей, это возможно?

– Допустим.

– Теперь вокруг тебя толпа иудеев, они тревожно зрят собачьими глазами в твое блаженное лицо, – протяжно продолжил он. – Ты высоко вознес к хрустальным небесам каменную плиту, где высечена заключительная заповедь, которая просто и кратко гласит: «Не забывай». Помни, навсегда запомни, храни в своем сердце и никогда не забывай. Помни это, а все остальное забудь. «Помни» – впитай завет. Миллион раз помни , после каждого стиха помни , после каждого шага помни – не забывай. Помни, что тебе снилось, когда проснешься, вспомни, когда заснешь. Сия недостающая запись на скрижалях отсутствует, чтобы я ее вписал – я или кто-то еще. Миф вечен, только пока его помнят, как вечна та реальность, пока есть тот, для кого она существует. А реальность такова, человек эволюционирует, забывая предписанные ему десять речений, а что уж говорить о том, что твоя родня чуть позабыла о существовании твоей матери. Так за что же судить людей, за их неподготовленность или за их неосведомленность?