Владимир Данилушкин - Покурить оленя в Гарманде. Ироническая проза

– Зачем фамилии, дорогой? Мы же не в КПЗ! – воскликнул как бы боксер, и Пафнутий оценил его юмор. Но через секунду какая-то тень наползла на плетень его души. Он поперхнулся пивом и стал энергично благодарить всех за компанию и торопливо прощаться, чтобы не опоздать, а у него назначена важная встреча.

– Обижаешь, земляк! Зачем автобус? У тебя деньги лишние? Сейчас наш кореш кончает смену и домчит на пазике, как на лимузине, куда надо. С ветерочком домчит, к бабке не ходи! Да мы, хош знать, студенты, кто в школе-магазине, кто в университете-универсаме, кто в совхозе-техникуме, а кто и втузе-заводе, ха-ха.

Пафнутий допил пиво и вдруг ощутил нестерпимое жжение внизу живота и позывы.

– Где у вас тут туалет? – смущенной скороговоркой спросил молодого человека и оглядел других как бы молодых боксеров.

– Тебе, папаша, какой? Платный или за углом?

– Лучше бы бесплатный. Нечестно зарабатывать на этом.

Молодой вызвался проводить его в платный туалет, но на халяву. Он терпеливо ждал, когда Пафнутий облегчится, и вдруг достал из кармана баллончик. Не успев прочесть название, Склерозов услыхал резкое шипение, и какая-то душная струя метнулась ему в глаза, выдавив стакан слез, остановила дыхание и стерла мысли.

Очнулся он не скоро и, не понимая, кто есть кто, а кто есть никто, услышал какой-то полузнакомый полуголос. Мол, лихие ребята заманили бедолагу в частный автобус – домчать с ветерком до города, как поехали по лесной дороге вдоль дубов, увидели одиноких путников, подобрали с его разрешения, как автобус вскоре якобы сломался, и веселые молодые ребята набросились с гиканьем и хохотом и выстрелами холостыми патронами, раздели, разули, выкинули из автобуса, вручив для прикрытия наготы грязные обноски.

Эти гады-сволочи, – говорил некто, наученный горьким опытом, – выслеживают магаданские рейсы, снимают пассажиров на видео, а потом могут даже в другом районе красотку подослать, пивом опоить, в ЦУМе, а то и на ВДНХ, на понт и на пушку берут и никакого с ними сладу. Гоп стоп нон. Некоторые магаданцы, все-таки самая читающая публика в бывшем СССР, разгадывают эти подлые маневры, себе дороже. Того они стращают и требуют выкуп. Кто-то струхнет, так все отдаст, а иной торгуется, выгадывает, будто и впрямь рынок.

Один ушастый оказался ушлый, вообще отвертелся, даже с прибылью. Я, – говорит, – урка колымский, Вася-Сморчок, лучший друг чеченцев, если меня тронете, так такую братву высвистаю, они все отмороженные, по два пожизненных срока имеют и по три вышки, они вас всех до седьмого колена вырежут руками по локоть в крови, им терять нечего. Такое у них чувство локтя. И так у него убедительно это вышло, что дрогнули губители, в друзья стали ему набиваться. Он артистом из Магаданского театра оказался – заслуженным. Блатные песни исполнял так, что даже милиция рыдала.

У Пафнутия от этих слов в ушах зазвенело. Понял, что надо делать. Он свои выборные плакаты подкорректирует. Портрет остался, а текст сочинился такой: «Разыскивается опасный преступник, серийный убийца, совершивший побег из уранового канцерлагеря в Сусумане Пафнутий Склерозов. Он же Мясник. Он же Могила. Особо коварен и жесток. В мести страшен и не знает пощады. Может носить усы. Особая примета: любит пиво на халяву».

Выйдя из медпункта, Пафнутий нашел тут же, в порту, частного мужичка с компьютером, который подряжался срочно изготовить визитные карточки, гороскоп и генекол… то есть генеалогическое древо и заказал ему плакат. Через двадцать минут он развесил чудо полиграфии в десяти местах вокзала – от буфета до туалета. Перечитал написанное и от руки коряво добавил: «Главная особая примета: его гов … ( зачеркнуто ) дерьмо тонет в воде».

(При последующих анализах выяснилось, что в кишечнике Склерозова поселились бактерии, улавливающие золото из водопроводной воды и импортной еды, как-то голдпюре, голдпиво и голдшоколад «Альпенгольд»).

Через час некто в черном чулке на бритую голову понуро всучил ему пачку купюр толщиной с лошадиное дышло.

– Прости нас, брат Пафнутий, так уж вышло, – сказал неизвестный и пододвинул ногой ящик баночного пива. – Зла не держи, ладно?

– Пиво из холодильника? Ладно, на первый раз прощаю. Разбаловались вы тут в столице, жируете, а, быть может, по вас давно Колыма плачет. Она таких гнид давит. Да ладно, живите покуда.

Собственно говоря, герой наш не всегда Склерозовым был, более того, даже Пафнутием стал недавно, полвека числился Павлом Морозовым, гордясь отдаленным как бы родством с пионером-героем, пока не началась демократизация, и привычный мир не перевернулся с ног на голову. Стон прошел над землей, кумиры-классики покатились, грохоча, в тартарары. Никто не устоял. А уж бедного пацана, пионера-героя, свергли с постамента и сделали врагом всего прогрессивного человечества, превзошедшим изначально-библейский образец злодея.

Двойному тезке было особенно тяжко, будто этот обвал случился внутри него с обрывом нежных внутренних тканей организма. Душа требовала чего-то страшного, наподобие очищающего самоубийства. Хотя Пафнутий и обладал уникальной способностью выкидывать проблемы из головы посредством забывания, но здесь такой тяжкий случай, что каждый, кому ни лень, многажды на дню напоминает тебе ухмылочками, а подкорке не прикажешь, она бунтует и ставит пикеты. И где еще не поговорить о веревке, как ни в доме повешенного!

Кому-то, может быть, нравится, когда ему в рожу плюют, а Пафнутию не очень. Хоть из дому беги. Заманчивый по своей простоте выход забрезжил, когда прокатился по земле, в том числе магаданской, смерч выборов. Оказалось, для участия в них уже не требовалась апробация в недрах парткомов и профкомов, которые все, как один, люто ненавидели Пафнутия за самостоятельность суждений и талант самообучения и стремились морально стереть его в порошок – на всякий случай, из инстинкта самосохранения. Конечно, поучаствовать в выборах стоило, хотя бы ради того, чтобы увидеть, как выглядят деформированные надменные мурлофизиономии, когда он депутатом станет ногой открывать двери их теплых кабинетов.

Пафнутий – человек порывистый и многоканальный, как 16-дорожечный магнитофон «Грюндиг», на каждой дорожечке своя блатная музыка наяривается, вот так ему хочется попасть одновременно в несколько мест: на рыбалку, охоту, в баню, махнуть в город за двести пятьдесят верст седьмой воды на киселе хлебать.

А вообще-то пора уезжать из поселка, 25 лет прошли, как миг, будто срок отмотал по мокрому делу. Такие ассоциации неспроста, ведь рядом с поселком зона, зекашек полно, куда ни глянь. Раньше об этом старались не говорить, а теперь, на фоне настоящей свободы хочется и за папу, и за маму, и за кота Ваську ложечку скушать, глоточек ее в три горла глотнуть. Нас, мол, тоже угнетали, а сейчас мы ух! – покажем, кто есть кто. А кто – никто.