Алексей Козлов - Джунгли Блефуску. Том 1. Великие мормонские трусы

В девятнадцатом веке в город прилетал аист, он долго вращал головой на тонкой любопытной шее, но не прижился среди таких компанионов и подался на юг, в альпийскиепампасы и плавни.

Там людям не так хотелось есть, и они могли позволить чуждой им твари беспрепятственно бродить по лесам.

И вправду, лучшего место для случки в городе не найти.

Крепкая, по-мелкопоместному крепкая семья ворон представляет из себя костяк животного мира нашей местности. Кроме крыс, конечно, которых тут пруд пруди и которые дают огромное количество видов и подразделений!

Эти вороны, подобно гусям в Риме, существа для города священные, нах, потому что во все времена, руководствуясь сугубым сельским патриотизмом, предупреждали о грозящих городу и стране кошмарных и непредставимых бедствиях, которые неминуемо подступали потом, внося в действия горожан суетливость, а в экономический беспредел, всегда довлевший над банковской и иной деятельностью, небывалый кармический понтильон.

Об этих воронах узнали даже в городе Висбю, когда в журнале «Крокодайлер» вышла заметка энтомолога Гарри Флиппера, буквально воспевшего гений восточного воспитания и дрессировки.

И ещё все в мире знают наши Костёнки, где тридцать тысяч лет назад, до появления моих прожорливых земляков, жили мамонта и саблезубые тигры.

Правда, оказалось, что первыми обитателями Костёнок были негры.

Саблезубым тут тоже было нелегко.

«Король Иордании Абдулла, король Марокко, то есть я хочу сказать, есть целая

серия мест – Катар, Оман – ну, я хочу сказать, мест, приобретающих – Бахрейн —

все они приобретают привычки свободного общества»

Это чуток остужает патриотический пыл, да если на это посмотреть здраво, то тут нет ничего такого, ладно, пусть живут!

Таким образом, мой город знаменит во всём мире, и никто не скажет, что мой город впустую ест мировой исторический хлеб.

Ещё город известен несколькими великими сидениями, и засадами, в результате которых враг был, в общем-то, посрамлён и отброшен.

Особенно это проявилось в последней войне, когда траншеями перерыли едва ли не девять десятых пахоты и болот Чернозёмного Блефуску.

Тогда мешочники шли строем, а фронт окапывался по самые уши, уходя в г… иногда до полцентра земли.

Правда власти никогда не заблуждались об истинной причине местного патриотизма, и город орденами награждали скупо – медалью за Беспримерную Стойкость и орденомВеликого Овсяного Материнства.

Во времена грозного Наполеоновского нашествия, о котором я вам не буду рассказывать ввиду малости резерва времени и общей гадости ощущений, вороны усроили на дереве настоящую истерику, исклевали в труху украденную в притворе «Ревизорской Церкви» Пиплию целовальника Митрича, а ранним утром 22 июня 1941 года, много загодя до слёзного плача друга всех планеристов товариша Иосифа Виссарионовича Сталина, как по команде хлопали крыльями, ловко поворачивались вокруг своей оси иритмично гневно били клювами в корявую, чёрную кору. Их подвиг зарегистрирован в городской летописи, хранящейся под великим присмотром бессмертного сторожа Ивана Ивановича Ро, которому в этом году исполнилось двести сорок лет.

Громкий вороний ор пробудил тогда спавшую летаргическим сном армию Инфант-Инвалидов, которая проснувшись, тут же скорым шагом двинулась по Старой Смугленской дороге и после хоть и целиком полегла у Пахтиной опушки, подкарауленная двумя жестокими экзэсовцами, но зато на целых два часа задержала наглых, самолюблённых тевтонов пердежом и каками, вылетавшими из натуральных дульных отверстий.

Вороны были великими служителями государства.

Они-то вместе с кувшином и попали на герб моего нежнолюбимого города, только стали на нём многоголовыми, как все местные геральдические животные – кентавры, лапифы и толстые анурейские русалки.

Ещё на гербе есть какой-то горшок, значения которого никто не знает, но про который местные cиoнисты Шманский и Глючковский предупредили, что это якобы древнее изображение хилокоста, да вы им не верьте, тут вам такого наговорят, что голова кругом пойдёт!

Говорят, что некоторым воронам, теперь тихо сидящих на последней целой ветке городской сикаморы, до пятисот тридцати двух лет срока! Трудно поверить, но как часто история лежит просто перед глазами, никого не цепляя своими перлами и не затрагивая своими трагедиями!

Ещё в городе живёт Народный Патриот Семён Андреич Малов, который сорок лет каждую субботу на всю улицу заводит доставшуюся ему от деда пластинку, исполняюшую неизвестный аборигенам марш, который всем очень нравится и который потом при расследовании и сыске неожиданно оказался вражеским «Хорстом Весселом». Тьфу, зараза, отлипни!

В детстве все считали его вундеркиндом, потому что он с ходу, не сбросив соплю с носа, перемножал пятизначные цифры и был способен проглотить литой чугунный шар.

Потом он попал в психушку, когда девочка – подросток, имени он не запомнил, на вокзале, куда он пришёл встречать двоюродного брата, возвращавшегося с соревнований по айкидо, а потому везшего целую арбу классных импортных вещей, ни с того ни с сего что было сил бахнула его чемоданом по голове. Если бы это был пустой чемодан, разговаривать было бы не очем! А в чемодане у девочки были кирпичи, сам понимаешь, каково было голове, когда девочка шмякнула его чемоданом! Эти психи часто очень сильные! И главное, никогда не поймёшь, что сделает псих, когда кончит улыбаться: пойдёт домой спать или бабушку жизни лишит шильцем! И очень трудно увидеть в маленькой девочке, которая баюкает куколку на подножке поезда, потенциального убийцу и террориста!

Их тогда одновременно забрали в психушку – его в мужское отделение, девочку – в детское.

Потом он год проучился в школе, но школа не оставила у него хороших воспоминаний, на какие могли бы рассчитывать родители.

Все любят этот город, но не я! Если писать теневую историю этого долбанного города, надо пятьсот перьев поломать и истоптать десять пар железных калош.

«Уротский многоголавый драхон!

Чё эта тахое вакрух? Плясцущсщие человечки! Флакердоны!

Что они тут наделали?

Это что? Это – государство?

Я больше не буду ни о чём разговаривать с этим государством! Не о чем с ним разговаривать! С г…м не разговаривают! Я просто возьму пику и вобью в глаза его двухголового монстра эту пику! Чтобы всё распалось, что они склеивают на костях моих родственников. Не могу смотреть на их пустопорожнее шоу! Пробователи пионэркой кашки! Спасатели долбаных бобров! И не стыдно ведь!»

Неожиданная тирада, проникшай в плоть повествования, честно говоря, принадлежит мне, и хотя она смещает наш разговор в другую сторону, но чувства, высказанные в ней верные, а потому она будет оставлена.