Александр Балашов - Прекрасное далёко

– Всё, мама вернулась, – слышу я в трубке, а затем – гудки. Короткие и такие тревожные для меня. Я сжимаю в руке трубку, а она всё гудит, гудит… Наверное, думаю я, вот так принимают радисты самый тревожный на море сигнал – «SOS».

…Вечером поднялась метель. Ветер бросал снежные хлопья в окно сто второй комнаты. Казалось, что зима подвывала за окном моему настроению. Я ничего не рассказывал своему другу Хрусталёву, но он и так всё понял без слов.

– Бабам что надо? – рассуждал Виталик, перелистывая иллюстрированный журнал, с которого фарфоровыми зубами улыбались писаные красавицы. – Бабам, Сашка, эффект нужен. То, что на нашем языке «шик-блеск-тру-ля-ля» называется. Додо, дежуривший вчера у «Селигера», рассказывал, как Мастрояни выходит из автобуса.

– Как он выходит, – бурчу я под нос. – Обыкновенно, ногами.

– То-то и оно, что с блеском выходит. Дублёнка – итальянская, зимние сапоги – финские, с сигарой в руке и выбрит до синевы…

– А наши? Фильм-то совместный – советско-итальянский, кажется.

– А наши – в пальтишках фабрики «Большевичка», в валенках, небритые и после съёмок пьяные до синевы.

– Врёшь, – бросаю я реплику Хрусталёву. – В валенках сейчас никто не ходит.

– Да? Они на Волге снимают батальную сцену. А там, знаешь, как метёт!.. Ветрище с морозом – как в год разгрома итальянских дивизий. И итальянцам тоже валенки выдали. Не то поморозятся, бедные. Но Марчелло себе верен – в модных шузах форсит после съёмок. Блеск, а не мужчина. Слава, она, Сашка, жертв требует. Но слава всем нравится, и бабам тоже.

– Заткнись, циник! – парирую я со своей койки его выпад. Я пикируюсь с ним беззлобно. Знаю: это он для поддержания моего духа так говорит. Чтобы отвлечь от тяжких мыслей.

– Давай, старичок, лучше спать, – зевает Виталик. – Утро вечера мудренее.

Мудрёное было это утро. Только началась первая пара, как в аудиторию заглянул наш декан, доцент Филимонов, за ним вошёл какой-то тип в крашеном свитере из ангорской шерсти.

– Прошу прощения, Николай Саввич, – извинился он перед Семёновым. – Разрешите оторвать вас на одну минуточку от темы занятий.

Семёнов ничего не ответил. Только сделал неопределённый жест, из которого было ясно: ну, конечно, начальству всё дозволено!

– Опять кровь, наверное, кому-то срочно понадобилась, – высказал предположение Хрусталёв.

На этот раз он ошибся.

– Как вас представить? – спросил декан человека в свитере.

– Я сам представлюсь, – деликатно улыбнулся он и повернулся к нам лицом.

– Товарищи студенты, – сказал гость. – Я помощник режиссёра, работаю на «Мосфильме». Все вы знаете, что в окрестностях вашего города вместе с итальянскими коллегами мы снимаем эпизоды фильма с условным названием «Подсолнухи». Так вот, я к вам за помощью. Нужны статисты для массовых сцен.

Поток замер. Девушки полезли в сумочки за импортной косметикой, пудреницами и помадой.

– Женщин прошу не беспокоится, – поднял руку человек с «Мосфильма». – Нам нужны десять-двенадцать человек, молодых мужчин. Худых, небритых… Короче, похожих на итальянцев.

– А как же с учёбой? – спросил Хрусталёв с места.

– Тут можете не волноваться. В деканате нам пошли навстречу. Ваш декан отпускает артистов на неделю. То есть те, кого я отберу, на целую неделю освобождаются от занятий. Искусство, так сказать, требует жертв…

Кто-то в нашей аудитории хлипко зааплодировал.

– Более того, – подняв руку, будто успокаивал обрадованную аудиторию, продолжил помреж. – Кто подойдёт под итальянский стандарт, те буду платить за съёмочный день от трёх до семи рублей. В зависимости от крепости мороза.

Я рассеяно слушал помрежа, машинально рисуя на полях конспекта женскую головку, отдалённо напоминавшую профиль Лены.

– Вопрос можно? – поднял руку Виталик.

– Пожалуйста.

– А что такое – «итальянский стандарт»?

– Мы будем снимать взвод итальянских солдат, – ответил человек из «Мосфильма». – Командира взвода играет Марчелло Мастрояни. Ну, а сам взвод, вы меня понимаете, везти сюда, на Волгу, из Италии было бы накладно. Да и морозы нынче у нас не для южных людей. Поэтому, повторяю для невнимательных слушателей, нам нужен итальянский типаж – худощавые брюнеты. Ну, как вы, молодой человек. Или лучше вот ваш сосед, – тут он тыкнул пальцем в меня. – Этот небритый парень вполне подойдёт для солдата разбитого на голову взвода итальянских солдат.

Я вздрогнул, когда помреж тыкнул в меня пальцем. Он будто прицеливался в меня из воображаемого пистолета.

– Спасибо, амиго, – сказал Виталик и, садясь рядом со мной, тыкнул меня в бок пальцем. – Ты, оказывается, типаж, Сашка!

– Дорогой! – елейным голоском сказал Пуринашвили. – А рыжие итальянцы бывают?

Представитель киностудии внимательно посмотрел на Додо и серьёзно ответил:

– Нет, рыжих не берём!

Я и Виталик оказались не рыжими. Нас, к завести блондинов и рыжих, взяли. Филимонов, жертвуя нами во имя «важнейшего из искусств», дал короткое напутствие:

– Смотрите там, на съемках. Не опозорьте честь факультета. Мы вам доверяем. А лекции потом перепишите у товарищей.

Мы, новоиспечённые итальянцы, как примерные сыновья, кивали нашему духовному наставнику.

– Я ведь знавал итальянцев, – неожиданно сказал декан. – На фронте, на Волге их видывал. Пленных, правда… Вояки из них некудышные были. Да и изпод палки Муссолини они с нами воевали…

– Зато их женщины любят, – невпопад вставил Виталик.

– Женщины? – переспросил декан. – Насчёт женщин не знаю.

Мы едем в маленьком автобусе «Рафик». Все достаточно худы и черны для «истых итальянцев».

– Работка, ребята, – не бей лежачего! – бодро говорит отобравший нас представитель «Мосфильма». – Объясняю вашу задачу. С вами снимаем всего два эпизода: по заснеженным просторам России идёт взвод итальянских солдат. Впереди на лошади – ваш командир, его играет Мачелло. Сначала вы улыбаетесь. Вам обещали лёгкую прогулку на свежем воздухе и неизменную победу. Но не тут-то было! Вас разбивают наголову.

– А как разбивают, будут снимать? – тревожась, спрашивает Хрусталёв.

– Нет, это за кадром. Второй эпизод – от взвода остаётся четыре человека. Вы идёте по белой, снежной пустыне. Бредёте обессиленные, голодные… Бредёте куда?

– Куда? – в свою очередь интересуется Виталик.

– К смерти, – покачиваясь на ухабах, отвечает помреж.

– Ясно, – кивает Хрусталёв. – Сделаем, амиго, в лучшем виде!

Я не слушаю этот трёп. Я думаю о Лене. Она, конечно, знает, что я стал артистом, что я буду сниматься «у самого Де Сики». Об этом, наверное, весь институт уже знает…

– Аривидерчи, ребята! – бросил нам помощник режиссёра. – А теперь я отдаю вас в руки костюмеров.