Елена Батмазова - Останкинские сезоны

Той августовской ночью, когда скорый поезд пересекал невидимую границу одного бытия и вливался в бытие другое, Лиза не сомкнула глаз. Высунувшись в окно возле туалета, она жадно вдыхала тьму, впускала в сердце сиреневые огни, мелькавшие в спутанных ветвях черных деревьев. Встречный ветер хлестал ее по лицу, вздыбливал волосы, раздувал синюю рубаху и пронзительно пах одиночеством. Лиза ехала на чужбину, и никаких иллюзий у нее на этот счет не было. Начисто лишенная инфантильной надежды на московское гостеприимство, Лиза прекрасно осознавала, что никому там не нужна, пока не докажет обратное. В столицу ее гнала альпинистская страсть к покорению высот, а не отвращение к родной глубинке – при взгляде на саманные избы, омуты старых колодцев, исколотые дождями перелески Лиза, между прочим, испытывала катарсис.

В Москве она пожила несколько месяцев у знакомых маминой подруги, добрых людей, не гнавшихся за деньгами и чистотой. В кухонной раковине у них ночевало стадо упитанных тараканов. Потом ей повезло – подвернулась совсем недорогая по столичным меркам однокомнатная квартира, съедавшая, тем не менее, больше половины Лизиного скромного заработка. Хозяйка, конечно, регулярно сокрушалась о своей тяжелой жизни и о маленькой зарплате своих сорокалетних детей (на взгляд Лизы, довольно сытых дяденек с несчастными выражениями лиц), но была вполне вменяемой и порядочной женщиной. Правда, регистрировать Лизу в квартире из каких-то соображений отказалась, из-за чего та пролила некоторое количество слез, но после успокоилась и ходила мимо милиции с наглым московским видом. Ее останавливали всего пару раз.

Работать Лиза устроилась в красочный журнал, посвященный дизайну и обустройству дома. Владелец журнала, лысый длинный старик, называемый за глаза по отчеству – Ефимыч, платил немного и очень мучился от того, что ему вообще приходится кому-то платить. В день зарплаты – пятого числа каждого месяца – он накрепко запирался у себя в кабинете, стараясь не обращать внимания на робкое царапанье в дверь, производимое жаждущими денег сотрудниками. Те устраивали засаду и ждали старика до самой ночи, хлопая иногда дверями, чтобы создать звуковой эффект своего ухода. Наконец Ефимыч осторожно высовывал в щель покрытый пигментными пятнами нос – и его брали с поличным. В самом что ни на есть отвратительном расположении духа начинал он отсчитывать драгоценные зеленые бумажки, выдавая обычно только половину зарплаты. Остальное журналисты были вынуждены вытрясать из алчного старика еще несколько дней. Ефимыч имел любовницу – тридцатилетняя красотка Ада когда-то занималась всего лишь версткой, а теперь – всем журналом и его приложениями в качестве заместителя главного редактора. По рассказам водителя, Ефимыч любил ее хватать во время поездок за коленки. У Ады был муж, который работал руководителем отдела верстки, и разводиться с ней не собирался – напротив, они активно обустраивали новую квартиру, купленную на деньги, щедро отстегнутые Аде Ефимычем. Как такое может быть, у Лизы плохо укладывалось в голове.

Находившись по ресторанам и ночным клубам, вдоволь налюбовавшись цветомузыкой Тверской и Нового Арбата, Лиза потеряла ко всему этому интерес и неожиданно встретила Бориса. Поздно вечером, возвращаясь с презентации мебельного салона, в подземном переходе возле станции «Арбатская» она узрела двух пьяных парней, оравших под гитару «Мочалкин блюз». Люди от парочки шарахались, но Лиза, перебравшая на презентации мартини, решила присоединиться к веселым ребятам. Так она познакомилась с Борисом Ясиным и его приятелем. Оба оказались уроженцами Брянска.

Провинциалам Лизе и Борису не было никакого резона заводить друг с другом серьезные отношения, потому что любовные связи в Москве – это в первую очередь приспособление к враждебной среде. Но они поступили глупо: поселились вместе. Земляк Бориса поначалу округлял глаза и протяжно тянул:

– Ну-у вы-ы э-экстрема-алы! Ничего вы вместе не добьетесь, потому что ни у кого из вас ничего нет. Лизка, ты же на тэвэ тусишь, там же полно всяких продюсеров, режиссеров при деньгах…

Однажды, после очередного совета Лизе найти денежного мужика на телевидении, приятель с брянщины получил от Бориса в глаз, после чего и утих. Лиза, делая ему примочки, с усмешкой объяснила, что телевидение как минимум на пятьдесят процентов состоит из приезжих. Через пару месяцев парень укатил на родину, так и отыскав себе пристанища в огромной Москве.

В «Авоську» Лиза пришла, еще работая в журнале. Собственно, телецентр и был основной ее целью, но попасть туда вот так – прямо с улицы и тут же заработать денег было невозможно. Поэтому журнал служил для Лизы источником доходов, а Останкино – целью, которую нужно достигнуть. Она упорно торила тропинку в телецентр. Правда, она не могла и представить, что телецентр, воображаемый ею не иначе, как местом небожителей, так ужасен. Не раз и не два Лиза спотыкалась о задравшийся линолеум в темных и страшных коридорах, путалась в этажах и психовала, потому что девятый этаж вдруг оказывался одиннадцатым – в зависимости от того, на каком лифте она ехала. Внизу с лотков торговали булками, и это тоже было странно – Лизе казалось, что телевизионщики обедают исключительно в ресторанах. Наверное, кто-то и обедал, но мучное с лотков исчезало очень быстро, а Вительс с Самчуком вообще лопали «Доширак».

До известного момента Лиза разрывалась между журналом и «Авоськой»: снимала по выходным, статьи писала по ночам, пила таблетки от головной боли и постепенно теряла нижегородский румянец. К тому времени, когда ее позвали в штат канала ТВ-Прайм, Ефимыч окончательно перестал выплачивать зарплату в оговоренные сроки и в нужном размере. Лизиным уходом он казался слегка уязвлен, врал о каких-то заманчивых перспективах, но перспективы здесь были только у Ады, благодаря которой и сокращалась день ото дня зарплата сотрудников. Нельзя сказать, что Лиза жалела о времени, потраченном на журнал: она изучила Москву пафосную, Москву модных архитекторов и дизайнеров, Москву роскошных интерьеров и загородных особняков, а главное – познакомилась с семьей Бровушкиных. Это знакомство позволило Лизе еще сильнее ощутить всю многогранность и контрастность столичной жизни, поскольку члены этой семьи были до чрезвычайности непохожи друг на друга, но каким-то странным образом сосуществовали рядом.

Все началось с антиквара Марка Лоренца, обладателя четырехкомнатной квартиры с дворянским интерьером. Он был героем фотосессии о русском укладе жизни, и у Лизы поначалу не укладывалось в голове, как человек с немецкой фамилией может вписаться в такой контекст. От нее требовалось небольшое текстовое сопровождение к фотографиям. Антиквар, владелец аукционного дома, оказался мужчиной лет шестидесяти пяти в хорошем сером костюме и с брюшком. Он курил сигару, снисходительно смотрел на мир и был похож на капиталиста из советской хрестоматии. «Мистер Твистер, бывший министр…» – тут же припомнилось Лизе. Пока фотограф снимал комнаты с раритетной мебелью, часы с боем, картины, фигурки животных и двух ленивых борзых на диване, Лиза успела проникнуться ко всему этому симпатией. Марк Лоренц превосходно знал русскую историю, удачно шутил, не забывал отгонять назойливого остромордого щенка, который хватал Лизу за подол юбки. В конце концов Лиза поняла, почему обрусевшего немца журнал решил сделать главным персонажем этой фотосессии: по ее ощущениям антиквар до сих пор жил в прошлом веке, во многих вещах был крайне консервативен, обожал Пушкина и плакучие ивы над заросшими прудами старых усадеб, а кроме того, устраивал конные охоты с борзыми собаками где-то в средней полосе России. Тут же Лиза познакомилась с его племянницей Валей Бровушкиной, которая в тот момент заканчивала факультет журналистики и в «Авоське» еще не работала. Валя по великому прошлому Российской империи ничуть не ностальгировала, фамилию носила совсем не аристократическую, проделывала со своей прической чудовищные эксперименты, обожала шоппинг (особенно в Милане, где жила с мужем ее сестра) и мечтала о мини-купере. Словом, ничего более контрастного, чем племянница и ее дядюшка по материнской линии, представить было нельзя.