Емельян Марков - Маска

– Так уж и все.

– Кто же, по-твоему, не врет?

– Я.

– Ты так утверждаешь, потому что ты актер, – отмахнулась Нонна.

– Но нетеатральный человек, – напомнил Филя.

– Лгунство. Не бывает актер нетеатральным человеком. Шастаешь, врешь направо и налево и сам даже не замечаешь. Так очарован собственной персоной.

– Ты где была?

– У Лидки.

– Как…

– Если тебе хочется, если ты так уперся – то у Лидки. Я буду говорить, что тебе хочется слышать. Правда – это то, что хочется слышать.

– А вранье?

– Тебе-то, я, конечно, понимаю, приятнее слушать вранье.

– А тебе приятнее слышать правду?

– Какая разница. Все равно ты не способен. Надо было у Нины остаться. Она пускай кричит, стонет и рычит по ночам, но ничего, я приспособилась, меня этим не проймешь. Меня вообще ничем не проймешь и не припугнешь, так и запомни.

– А я тебя запугиваю?

– Сейчас! Чего захотел! Это я тебя запугиваю.

– Зачем?

– Чтобы неповадно было.

– Что неповадно?

– Всяким Лидкам кольца золотые предлагать.

Поднялись в квартиру.

– А кто такая Нина? – спросил Филя.

– Мой мастер.

– Мастер?

– Да, цветочный.

– Цветочный мастер?

– Я у нее проживаю.

– А Леха?

– У Лехи я на отдыхе пребывала, а у Нины я вкалываю.

– Ты цветами занимаешься?

– Я флористка.

– Любишь цветы?

– Ну так, не слишком. Меня прохиндей один пристрастил. Я больше люблю цветы портить. Нине нравится. Она заявляет, что я зверь в цветах.

– Так ты у нее живешь?

– Да.

– Живи теперь у меня, – велел Филя.

Нонна прильнула к нему.

– Это официальное предложение? – спросила она.

– Конечно, – ответил Филя. – Раз явилось кольцо, не может оно так просто оставаться в ящике. Предметы этого не прощают.

– А что они, мстят? – поинтересовалась Нонна.

– Нет, просто не прощают. Это похуже мести. Мести можно противодействовать, а если тебя просто не прощают, ничего не сделаешь, хоть ты тресни.

– А почему надо обязательно кого-то прощать? – спросила Нонна.

– Ну как… В этом вроде бы смысл существования.

– А я полагаю наоборот, смысл сосуществования – как раз не прощать. Прощать надо только тогда, когда тебя прощают.

– Кто-то должен простить первый.

– Я первая прощать не собираюсь.

– Кого прощать?

– Не волнуйся, у меня отыщется кого прощать, – гордо уверила Нонна.

– Счастливая.

– Потому что, если прощать – такое уж счастье, я его лучше приберегу. А ты поспешил всех простить, все свое счастье полностью израсходовал.

– Всегда найдется кого простить.

– И ты выискиваешь, кого бы тебе простить? Меня ты тоже завлек, чтобы простить?

– Возможно.

– Сама я тебя не интересую?

– Сама ты мне необходима.

Филиппа поразило, что Нонна приняла его предложение, как ребенок, блуждающий под яркими вишнями: его зовут, а он слышит и не слышит. Озирается самоочарованно, потихоньку идет домой. Не следишь за ним, знаешь, что придет, хотя помедлит под вишнями.

Филя привел Нонну к строгому настоятелю храма, в котором работал. Нонна надела в храм кургузую черную мини-юбку, что настоятелю, ясно, не понравилось. Он отложил венчание на полгода. Свадьбу послушно отложили, но жить продолжили вместе. Нонна сделалась долговременной невестой. Матери Фили и Нонны отнеслись тоже неоднозначно. Мать Фили Вероника помолчала, сказала: «Что ж, женись. Если сейчас не женишься, не женишься никогда». Мать Нонны спросила у Фили по телефону: хороший ли он человек? Когда трубка вновь оказалась у Нонны, спросила: а не восточный ли жених? Филя не говорил с каким-либо акцентом, однако его манера изъясняться показалась Таисье Федоровне столь странной, что она подумала: а не восточный ли? Когда же он приехал под благословение в Заболоцк, Таисья Федоровна изумилась его белым брюкам посреди белой зимы и страшно оскорбилась рвению Фили вымыть после обеда посуду. Жить имелось где, в отцовской Филиной квартирке. На полгода будущее более-менее проглядывалось.

Нонна в неустроенности на Мичуринском всю вину возлагала на Нину Андреевну. Что, дескать, она в подражание старым мастерам относится к цветам так же, как к фруктам, почему превратила квартиру в сходный с фруктовой базой протухающий цветочный склад. Но на поверку выяснилось: с надеждами на дизайнерский рай в своей утлой квартиренке Филя полностью прогадал. Нонна выказалась по бытовой части совершенным нулем. Быт ее просто не интересовал. Разве что умозрительно: некий грядущий дивный быт, по всем признакам потусторонний, за гранью герани. Так в деревенских избах за пламенной геранью рай, из избы он снаружи, в изумрудах, а снаружи он в избе, в ее глуби, сладкой, как вода в дождевой бочке. На самом деле пламенный рай в самой герани, он недосягаем и одновременно под рукой постоянно, в обиходе. Хотя Нонна, странное дело, цветочница, комнатные растения не поливала, они в порохе уже стояли. Пламенная герань в сухом порохе угрожала взрывом, но – взрывом цветочной фантазии Нонны. Она, как свирепый военачальник, находила радость в цветочных муках, надменно шествовала мимо сиротливых горшков. Так дивные медсестры плавно шествуют по светлому больничному коридору мимо темной, как вода дождевой бочки, палаты, на дне которой лежат забытые, покрытые черными донными слезами и изумрудным илом испарины игрушки: побледневший голыш, сиреневый ежик, истончившийся оранжевый олененок, большая проржавевшая ярко-голубая заводная божья коровка. И готовила Нонна кое-как, по принципу: чем хуже сготовлено, тем дольше простоит, и постоянно дом – полная чаша. Когда прогоркнет, прокиснет и заплесневеет, тогда из чаши и выплеснуть не жалко. Готовила с тем же ожесточением, с каким букеты составляла, но стряпня не терпит ожесточения вопреки цветам. Цветы бескорыстны, а еда чревата в прямом значении слова. Путь к сердцу мужчины прокладывается через желудок. Эта сытая мудрость вызывала у Нонны негодование, омерзение. Ей больше по душе было нарушение пошлого закона отправлением предназначенных сердцу гастрономических масс обратным ходом посредством двух пальцев. Чтобы мужское сердце оставалось голодным и бескорыстным, как цветок, в идеале – как засохший цветок между страниц поваренной книги. При таких твердых принципах нечего помышлять о комфорте, уюте, тем более – дизайне.

Но Филя не больно расстраивался, на нет суда нет.

Легким, как шаги по подводным ступеням, вечером Нонна дремала с подушкой поверх головы. Филя размышлял о том, что весной земля слабеет. Ослабевает ее притяжение, начинает тянуть вверх, к другим планетам, где нет весны: мусор вылетает из контейнеров, ключи из карманов, волосы становятся дыбом, голова все время задирается, руки и ноги взмывают и дрыгаются, как у марионетки. Ветви, конечно, тоже вздымаются, облака, птицы, футбольные мячи летают выше. Девушки ступают на грани взлета, щуплый кавалер мнит себя богатырем, играючи таская на руках свое невесомое сокровище… Филя так праздно размышлял, когда в квартиру позвонили.