Наталья Рубанова - Короткометражные чувства (сборник)

Я откровенничаю:

– Еще как! Девятое воплощение…

Она откидывает голову на подушку и начинает хохотать: «Ой, не могу! Да ты только послушай! – она просто захлебывается от смеха. – Знаешь, что он мне сказал?»

Делаю вид, будто не знаю.

«Заведи себе нормального мужика с машиной, вот что, – девушка спрыгивает с кровати и бежит ко мне. – Разве не идиот?»

Я останавливаю хождение по мукам:

– Ну, хочешь, выйдем опять на поверхность, я тебе кремик куплю с плацентой – вон у тебя сколько морщинок под глазами, а тебе еще столько на…

– Может, не надо? – жалобно просит она, перебивая.

– Чего – не надо? – не понимаю.

– Ну «столько» – не надо, а? Мне бы одного недеревянного . Не надо «столько», а? – она смотрит совсем уж затравленно и становится похожей на лису, жмущуюся к полу в клетке, около которой прыгают охотничьи собаки. Я надуваю воображаемые губы:

– Что-то уж совсем примитивно… Неужели и ты – как все? Какого Хендрикса нашего Джима я тогда девятый раз воплощаюсь? Ты должна быть независима! Должна! У тебя вообще все с головой в порядке или нет? – визжу я. – Ты думаешь, тебе баксы с красивой мордой просто так даны, да? А насчет остального? – я визжу все сильнее.

Девушка смотрит отстраненно: с лица ее отваливается страдальческая маска, глаза загораются, на щеках появляются ямочки. После неожиданного преображения она сильно трясет меня за воображаемые плечи, берет за шиворот и закладывает под каблук: мое воображаемое горло оказывается сдавленным более чем реально.

– Ну, ты, это… отпусти, – хриплю. – Я все сделаю.

Она как-то недоверчиво смотрит на меня и медленно, по слогам, произносит: «Все ОНИ, всег-да, со-ве-то-ва-ли за-вес-ти мне нор-маль-но-го му-жи-ка . Я за-во-ди-ла разных, а од-наж-ды за-ве-ла му-жа. Те-пе-рь слу-шай: ка-ко-го Хенд-рик-са на-ше-го Джи-ма ты де-вя-тый раз воп-ло-ща-ешь-ся, а моз-гов у те-бя не при-бав-ля-ет-ся? Ка-ко-го Бил-ла на-ше-го Гейт-са пос-ле э-то-го тре-бу-ет-ся не-де-ре-вян-ный ? Ка-ко-го та-ко-го ве-сен-не-го ме-ся-ца Ни-са-на ты во-об-ще тут виз-жишь?» – после этих слов она ослабляет нажим, начиная пахнуть сандалом еще более вызывающе.

Ей-ей! Я вылезаю из-под ее каблука озадаченная и слегка помятая. Мы встаем, «приглаживаемся» и выходим на улицу как ни в чем не бывало. Там встречает нас Лето, спрашивая:

– Как вас зовут?

Мы отвечаем хором.

– Какое красивое имя! – говорит Лето. – Вы, должно быть, уже раскручены?

– Отчасти – да, – улыбаемся мы и даем Лету в бубен, чтоб оно не задавало лишних вопросов.

– Ой-ой-ой, как больно! Как неприятно! Как пошло! – а мы бьем Лето в бубен, несмотря на его крики, еще и еще, сильней и сильней.

Мы избиваем Лето до полусмерти, находя наконец-то крайнего. А когда оно, похотливое, с потными ладонями и подмышками, издохло-таки, мы успокоились и решили заняться верховой ездой: «xyli, по субботам!»

– Ты хочешь сказать, тебя еще плющит? – взвизгнула Душа моя в последний – девятый – раз.

– Нет, нет, что ты… – я улыбнулась: я никому теперь не была ничего должна.

После того как от меня ушла Катерина – ушла окончательно, не забыв ни зубной щетки, ни розового масла, – я сел за кухонный стол и, обхватив руками голову, втянул в легкие воздух.

– Ну, ушла и ушла, – думал я, – в конце концов, сколько можно уходить?

Я выдохнул и открыл холодильник: водка была неприлично-привлекательно ледяной.

Я взял стакан и налил «Смирновской»: прозрачная жидкость легко стекала по нёбу в желудок, делая мысли такими же прозрачными и не имеющими веса.

После второго открыл огурцы. Мне казалось, будто этикетка надо мной смеется, поэтому пришлось отвернуть ту мордой к стенке – так ее «смех» звучал не слишком громко.

– Ну и что, Андрей Андреич? Что ты теперь собираешься делать? – спросил я сам себя, хрустя огурцом и строя самому себе рожи.

А действительно – что ?

Катерина ушла. Не забыв ни зубной щетки, ни розового масла. В конце концов, сколько можно возвращаться, и должно же это когда-нибудь закончиться?

Закончилось.

– А ничего. Ничего, брат Андрей Андреич, ты делать не будешь, – я налил третий, хлопнул.

Этикетка продолжала смеяться над моим бутылочным отражением. Я почесал затылок и, покачиваясь, пошел в комнату, где и рухнул на кровать с твердым намерением больше не пить с утра. А проснувшись в мятых джинсах и с не менее мятым лицом, решил, что и с вечера тоже: будя. Ведь, в сущности, не так уж и важно, где сейчас Катерина… Месячный запой завершался.

Надо было себя как-то вытягивать, но уши уже порядком болели, а мюнхгаузеновской косички не наблюдалось. Я начал сдуру бегать по утрам; занялся новым портфолио и проч. От Катерины не было ни слуху ни духу – точнее, слабый такой «слух», будто она живет на какой-то даче; позже – опровержение информации. Но я этим не запаривался – я где-то даже был рад, что она ушла: по крайней мере перестал залезать в долги и думать над каждым сказанным словом. Теперь, правда, не с кем стало разговаривать – теперь я молчал, разбавляя пустоту фоном пустотелых фраз, доносящихся из телевизора; а друзей у меня, в общем-то, не было. Да и с Катериной мы последнее время почти не разговаривали – она приходила очень поздно, очень долго лежала в ванной, очень долго курила. В постели же мы отворачивались друг от друга и засыпали: это-то после года жизни вдвоем! Весьма странной, надо сказать, жизни… Катерина приходила и уходила. Уходила и возвращалась. Я «фоном» включал телевизор, «фоном» ходил на работу, «фоном» читал. Пил. Потом стал равнодушен ко всему; ничто не прошибало.

Любил ли я ее? По-своему – да. Но ей всегда казалось, будто «мало» или «как-то не так». К тому же меня-то она точно не , в чем однажды и призналась. Ампутировав мою способность так чувствовать если не навсегда, то на неопределенный промежуток времени.

А благодарность – да. Испытывала. За терпение. За быт устроенный. За деньги, чего уж там… Потом возненавидела. По-пьяни призналась однажды, что хотела меня убить – даже обдумывала варианты: ей от этого легче становилось. Потом – истерики. Через день. Ей потому что некуда было деваться. И в смысле жилья тоже. Все равно ей было уже, Катерине… тогда.

Но хорошо, что так. Что расстались. Что нашел Женщину-Ребенка. Женщина-Ребенок никогда не хотела убить меня. Или, по крайней мере, никогда не говорила об этом.

Она была так непохожа на Катерину. И все же…

Я встретил ее на улице. С букетом – привет сентиментальному жанру! Женщина-Ребенок улыбнулась, взяв цветы безо всякого кокетства, и задала вопрос глазами.

Пригласить ее сразу к себе я посчитал полным свинством: раньше мы общались исключительно по работе – Женщина-Ребенок сидела в соседнем офисе и «общалась с клиентами» на, как она сама говорила, убогие темы , волшебным образом превращая их, впрочем, в менее скучные.